Письма волновали, вызывали на раздумья и спор, требовали ответа. И Барто пришла к выводу, что лучшим ответом могли бы стать новые сатирические стихи. «Подростки часто охладевают к поэзии, чтобы либо вернуться к ней в юности, либо совсем не вернуться,— говорит она в «Записках детского поэта». Но сатиру и они продолжают любить, потому что в ней мысль дается остро, весело, без назидательного нажима. Семь моих сатирических стихотворений — ответ на пионерские письма — были напечатаны в «Пионерской правде». Газета вывешивается во всех школах, и на разворот со стихами вскоре стали приходить новые письма. И вновь я смогла убедиться в действенности сатирического жанра».
Стихотворения, о которых говорит Агния Львовна, сюжетно опираются на конкретные сообщенные в письмах факты, но при этом художественно обобщают определенные жизненные явления. Так, одна из девочек писала в «Пионерскую правду»: «Лида мной возмущена, потому что я в кино села не рядом с ней. По-моему, это смешно. Посоветуйте, что делать...» Соглашаясь с юной корреспонденткой, что подобный «деспотизм» не имеет ничего общего с настоящей дружбой, Агния Барто ответила ей (а заодно и всем другим ребятам) стихотворением, которое так и называется «Лида мной возмущена». Строчка из письма стала не только названием, но и строкой стихотворения:
Сатирический и комический эффект возникает вследствие явного несоответствия Лидиной реакции и повода для нее: «Я с другой подружкой села, вот и вся моя вина». Как же быть в этом случае? Что посоветовать возмущенной Лиде, чтобы избежать в будущем подобных «драм»? Разумеется, совет должен быть столь же нелепым, как и повод для ссоры. Но не всякая нелепость годится. Совет должен быть не просто нелепым, но и логичным, он должен логически продолжать алогизм Лидиного поведения, выявляя, подчеркивая и тем самым осмеивая эгоистические замашки этой девочки. И Барто находит такие слова, тем более убедительные, что сказаны они от имени героини, детским, девичьим голосом:
Особенность этого стихотворения еще и в том, что, будучи обращено к читателям пионерского возраста, оно говорит о вещах «общедетских», построено на конфликте, который мог возникнуть в любом детском коллективе, а строй стиха, его внешняя простота, прямота юмористического хода делают его доступным и для самых маленьких.
Среди писем была также исповедь девочки, которая рассказала, как играла с подружками в снежки. У нее не было варежек, руки зябли, а бросать увлекательную игру не хотелось. У одной из девочек было две пары рукавичек, но она не пожелала ими поделиться. И тогда другая девочка сняла с руки варежку и протянула той, у которой варежек не было: «Возьми, мне и одной хватит».
Мелочь? Но в жизни ребенка мелочей не бывает. Маленький человек в игре соприкоснулся с жадностью, эгоизмом и — с добротой, желанием прийти на помощь. Такие уроки оставляют долгий след в душе. Поэт увидела в письме читательницы большую тему. И родилось еще одно отличное стихотворение — «Рукавички я забыла».
В нем и непосредственность русской удалой игры («Ой, что было! Ой, что было! Сколько было хохота!»), и ледяной прагматизм маленькой жадины с ее неотразимой логикой относительно запасных рукавичек («Берегу их три недели, чтоб другие их надели?!»). Здесь и естественное проявление нормальной детской доброжелательности («Вдруг девчонка, лет восьми, говорит:— Возьми, возьми.— И снимает варежку с вышивкой по краешку.— Буду левой бить пока!— мне кричит издалека»). И наконец, столь же естественный оптимистический вывод героини-рассказчицы («Хорошо, когда теплом кто-нибудь поделится»).