«— Папа, вот вы все покупаете мне игрушки, а дедушка Петя сам делает!
— Да,— говорю.— Видишь, какой у тебя дедушка! А ты помогал ему?
— Я с удовольствием помогал! С удовольствием!..»
Запись венчается мыслью автора о дедушке: «Хоть один человек умный среди нас».
Одновременно с книгой М. Шевченко написано стихотворение А. Барто «Я думал, взрослые не врут...». Там тоже речь о дедушке и внуке. О внуке, который просит дедушку сделать ему не какую-нибудь сложную игрушку, вроде ветряной мельницы, а всего-навсего простой «совок, зеленый или синий». И о дедушке Сереже, который, в отличие от дедушки Пети, оправдывает свое нежелание уважить просьбу внука словами: «Мы купим в магазине, за них недорого берут».
Как видим, дедушка у Барто — прямой антипод дедушке из книги Шевченко. Не в том смысле антипод, что один — мастер, умелец, а другой — неумеха. В конце концов, особых талантов для изготовления совка не требуется. «Я знаю, он бы сделать мог!»— справедливо считает маленький герой стихотворения. В отличие от дедушки Пети, дедушка Сережа страдает не столько недостатком способностей, сколько недостатком воспитательского ума, нравственной чуткости. Ведь ребенок, от лица которого написано стихотворение, видит в отказе дедушки не признание бессилия, неумелости, а нечто гораздо худшее — разрыв между словом и делом. На словах дед трудолюбив, чему учит и внука. На деле демонстрирует лень. «А сам сказал, что любит труд...»— разочарованно замечает но этому поводу внук.
Стихотворение, как нередко у Агнии Барто, обращено к двум адресатам: к ребенку и к взрослому. И того и другого стихи заставляют подумать о взаимоотношении поколений, о том, сколь важно единство слова и дела, о необходимости отвечать за сказанное, дабы не прослыть лгуном и не передать юным дурной опыт безответственности.
«Думай, Вовка, думай!»—сам себя подстегивает маленький герой стихотворения, которое так и называется: «Думай, думай...» Даже пятилетняя Вовкина сестра Маруся заражается этим стремлением старшего брата. И ей уже интересно, «во сколько дней ум становится умней?» Улыбка, которая озаряет эти стихи, ничуть не умаляет серьезности призыва. Думать зовет каждое стихотворение Агнии Барто, независимо от того, обращено ли оно к малышам или к ребятам постарше, веселое оно или грустное, высмеивает оно отрицательные явления или говорит о вещах, достойных восхищения, похвалы, подражания.
Дело в том, что герои Агнии Барто сами в подавляющем большинстве ребята думающие. Одного мучают угрызения совести из-за того, что он безо всякой веской на то причины «кошку выставил за дверь, сказал, что не впущу» («Совесть»). Другая, рисуя в школе чучело скворца, с острой жалостью и смутным чувством вины представляет, как этот скворец «давно ли среди поля, среди неба чистого распевал, насвистывал...» («На уроке»). Третий пытается дать себе отчет, отчего, несмотря на запреты взрослых и на все объяснимые резоны, ему так интересно и весело «повертеться под ногами» в шуме и гаме большой стройки.
К думанию приглашают все без исключения стихи Барто — от короткой, в четыре строки, эпиграммы:
до стихотворных рассказов о том, как некий Максим «укрощал» сам себя («Укротитель»), или о мальчике, который из любви к пуделю готов был побить родную сестренку («Не только про Вовку»).
В Рио-де-Жанейро одна посетительница выставки советских книг для детей спросила Агнию Львовну:
— О чем вы пишете стихи?
— О том, что меня волнует,—ответила Барто.
Женщина удивилась:
— Но вы же для детей пишете?
— Но они-то меня и волнуют, — в тон ей заметила Агния Львовна.
В Бразилии писательница была как делегат конгресса Международного совета по детской и юношеской литературе, выступала с докладом, который обсуждался в одной из секций конгресса. Дни делегатов были заняты заседаниями, вечера — официальными встречами и приемами. И все-таки от внимания поэта не ускользнула пестрая, исполненная вопиющих контрастов жизнь юных бразильцев, подавляющее большинство которых и в наши дни пребывает в нищете и не имеет возможности учиться.