10 000 МАЛЬЧИКОВ
Кинорассказ
Ярко-синее небо.
По песчаной дорожке катится жёлтый детский обруч.
Русоголовый мальчишка толкает обруч, напевает:
Обруч выкатывается с бульвара на улицу, бежит через площадь, бежит по мосту над Москвой-рекой. Катится всё дальше и дальше… По зелёной полянке, по берёзовой рощице… Вот он покатился с пригорка вниз… Теперь он обегает высокую гору с острой вершиной и, быстро раскачиваясь, спускается к морю.
А над морем сияющее солнце, большое, жёлтое, круглое, такое, как обруч.
Вдруг солнце превращается в лицо японского мальчика, с его прямых, торчащих волос как лучи стекают струйки воды.
На берегу пустынно. Прислонён к камню одинокий обшарпанный велосипед, весь увешанный сумками, в них бутылки с молоком.
Мальчик плывёт к берегу, вылезает из воды. Ему лет одиннадцать. Тар о , так зовут его, натягивает на мокрое тело рубашку, начинает скакать по берегу, чтобы согреться. Напевает, неправильно выговаривая русские слова:
Ещё рано. Утро в курортном городке ещё не началось: не раздвинуты стены японских домов, закрыты лавочки.
По узенькой улочке идёт старый рыбак, бронзовый от загара, с корзинкой в руке.
— Как дела, дядя Дзиро? — спрашивает Таро, проезжая на велосипеде.
— Хорошие дела, — усмехается рыбак, — моей рыбе совсем не тесно в корзинке.
Таро остановился у одного из домов, соскочил с велосипеда, поставил две бутылки с молоком в ящичек у двери, взамен взял пустые.
Снова едет по улице со своей поклажей, громыхая бутылками.
Открылась раздвижная стенка японского дома, на пороге показалась заспанная женщина, что-то сказала мужу. Элли и её муж Судзуки — необычная для Японии пара. Он — невысокий, с напомаженными волосами японец. Она — американка, бывшая танцовщица, с располневшей, крупной, как у борца, фигурой. Он — молчаливый, медлительный; она — подвижная, говорит без умолку. Сейчас она, как всегда, в чём-то упрекает мужа.
Из окна второго этажа выглянула их дочка — Кэтрин, миловидная, с копной рыжих волос на голове, с рыжей чёлкой.
К дому, посвистывая, подъезжает Таро. Вот он поставил в ящичек для продуктов бутылку молока, показал Кэтрин язык и покатил дальше.
На рекламном щите афиша, исписанная иероглифами. На ней большая фотография советского скрипача Андрея Борисова.
У афиши — Таро.
— Бо-ри-сов… Бо-ри-сов, — с удовольствием повторяет мальчик.
Подходит расклейщик с рулоном афиш, с кистью и ведёрком, замазывает афишу, наклеивает на неё новую — о гастролях цирка.
Таро заволновался, что-то говорит по-японски расклейщику. Тот показывает на двери отеля, из которого выносят чемоданы и выходит группа советских артистов.
Таро подбежал к скрипачу Борисову; видно, что они знакомы.
— Москва? — огорчённо спрашивает Таро.
— Токио, потом Москва! Домой! — отвечает Борисов.
— «По дорожке, по бурвару…» — напевает Таро. Начинает выстукивать песенку палочками на бутылках с молоком, расставив их на земле.
— Подожди, вот так надо. — Взяв в руки палочки, Борисов выстукивает ритм, напевая:
… Слов-то я дальше не знаю, слышал, как моя дочка поёт, — пытается он знаками объяснить Таро. — Будем петь: та-та, та-та…
Таро понял, радостно кивнул. Оба вполголоса, но с большим увлечением распевают:
На лице у Таро выражение такой доверчивости, что Борисов невольно заулыбался, приятельски похлопал мальчишку по спине.
— Андрей Петрович, опоздаем! — торопят артисты…
Борисов достаёт из своего бокового кармана бумажник и вынимает фотографическую карточку. На ней — он и девочка в школьной форме, с пионерским галстуком, с крылатым бантом в волосах.
— На память… Моя дочка Тася, — пытается Борисов объяснить знаками.
Таро решительно мотает головой, возвращает карточку.
— Помогите нам, пожалуйста! — подзывает Борисов переводчицу.
Та объясняет:
— Он благодарит за вашу фотографию, но девочка ему не нужна. Он её отрежет.
— Отрежет мою дочь? Вот те на! — шутливо протестует Борисов.
— Он хотел бы иметь карточку какого-нибудь советского мальчика, а не девочки. Он считает, что дружить надо с мальчиком, — смеётся переводчица.
— Ладно, пришлю тебе мальчика! Обещаю: будет у тебя советский мальчик!
Борисов по-русски, крепко потряс руку Таро. Мальчику понравилось непривычное рукопожатие, он снова тянет руку, Борисов ещё крепче жмёт ему руку.
— Сдаёшься? Смотри, закричишь, — шутит он.
Девушка переводит слова Борисова.
— Таро никогда не закричит, — с достоинством отвечает мальчик.
Пароход готовится к отплытию. Идёт погрузка. На пристани многолюдно. Пёстрая толпа: одни в кимоно, другие в европейских костюмах.
Возгласы, рукопожатия и поклоны, поклоны, низкие японские поклоны и улыбки. Кажется, что вся пристань колышется от беспрерывных поклонов.
Советских артистов провожают черноголовые юноши и девушки. Взявшись за руки и раскачиваясь, они поют по-японски русскую «Катюшу». Окончив песню, низко кланяются Борисову и его товарищам.
И все русские кланяются, опустив руки, подражая японцам.
— Спасибо, дорогие «Поющие голоса», — говорит Борисов и крепко жмёт руку одной из японок. Во всём её облике что-то моложавое, но волосы тронуты сединой.
— Митик о -сан… Участвует в походе мира, осенью будет в Москве, — подсказывает Борисову переводчица.
Митико-сан шутливо ахает, показывая, что рукопожатие было слишком крепким.
— Весёлая Митико-сан, — улыбается Борисов.