Активизация прощения и сострадания к родителям служит достаточной мотивацией для выполнения главной задачи, которую «Процесс» ставит перед человеком после завершения терапии: действия, направленные на восстановление любви к своим родителям. Таким образом, в общей структуре работы процесс прощения играет роль моста между дотерапевтическим состоянием души и послетерапевтической практикой любящей доброты в повседневной жизни. Кроме того, он служит мостом между аналитико-экспрессивной «персональной» и иудео-христианской «трансперсональной» сторонами «Процесса».
Приведенное выше описание «Процесса» ясно показывает, что мы имеем дело с интегративным подходом. В отличие от психоанализа, сохранившего верность единственному методу интерпретации свободных ассоциаций, «Процесс», воплотив в себе существенные достижения психоанализа, вообще не применяет метод свободных ассоциаций, предпочитая ему управляемое погружение в познание ранних этапов развития жизни и личности человека, катарсиса страдания и гнева, а также попытки подавить «эго», то есть обусловленную личность (в смысле духовных традиций), с которой мы привыкли себя идентифицировать. Кроме того, «Процесс» содержит важный элемент психодуховной работы на основе визуализации и творческого воображения.
В «Процессе» используются разные методы, связанные с работой, с визуализацией фантазий и мысленных образов. Впрочем, термин «фантазия», употребляемый в настоящее время в связи с некоторыми методами, представляется не вполне удачным, поскольку он не отражает различия между обычной фантазией и «возвышенной фантазией» мистического опыта. Хофман отказывается называть направленные ряды образов фантазиями, ибо при условии глубокого переживания этих образов воображение оказывается лишь средством для пробуждения опыта иного порядка.
Вызывание духовного руководителя, для чего в «Процессе» имеются соответствующие указания, юнгианец истолковал бы как приглашение к участию в диалоге с внутренним архетипом «мудрого старца» или «мудрой старухи». В то же время Хофман, подобно шаманам и другим религиозным учителям, поощряет отношение к внутреннему руководителю как к некоей сущности, существующей (в отличие от «духовной самости») вне нас.
В настоящее время многие специалисты (как правило, трансперсоналисты) полагают, что за пределами сферы фантазии находится сфера опыта, которая, при выявлении в сознании, опознается обычным умом как нечто, находящееся за его пределами, - архетипический, воображаемый, психический мир, в котором высший ум пребывает подобно тому, как обычный ум пребывает в мире объектов и логических классов. По-видимому, именно в этом глубинном состоянии ум выполняет функцию, связанную с его названием, так как слово ум («mind») происходит от санскритского слова «manas», которое соотносится как с человеком («man»), так и с луной («moon»). Такая изначальная соотнесенность этих двух понятий позволяет видеть в уме человека восприимчивую луну, обращенную к свету духовного солнца.
Независимо от теоретической справедливости или несправедливости гипотезы о взаимосвязи между мистическим опытом и одержимостью (включая высокое вдохновение), с одной стороны, и чем-то запредельным для человеческой психики, с другой стороны, я полагаю, что с практической точки зрения это утверждение справедливо, поскольку именно интеллектуальная точка зрения вызывает проявление супраинтеллектуального, протоархетипического, духовного мира «творческого воображения».
Ни одна религия не утверждает: «Представь себе Бога и беседуй с этим образом». Напротив, указывая на нечто запредельное для человеческой самости - трансцендентное Ты, Святой Другой - различные школы традиционной духовности доказали возможность реализации вы званного таким образом опыта. Вообще говоря, способность погружаться в символы, входя таким образом в созерцательные состояния, идет рука об руку с точкой зрения, согласно которой символы следует рассматривать не просто как символы, а скорее как то, что они символизируют.
Благодаря способности символов занимать место символизируемого ими опыта (основа того, что г-жа Сехешайе назвала «символической реализацией»), некоторые ряды мысленных образов могут служить средствами передачи опыта. Такие «фантазии» можно рассматривать как обряды или ритуалы. В «Процессе» эта особенность играет очень важную функцию на заключительном занятии, когда клиент получает указание представить себе пуповины, соединенные с особенностями негативного поведения, которые уже были исследованы клиентом в самом себе и в своих родителях. Мысленное обрывание этих пуповин пробуждает решимость и желание отделить себя от всей негативности, выявленной с помощью предыдущего анализа интроекций отца и матери. Как и прощение, этот процесс представляет собой направленную медитацию, позволяющую изменить отношения человека с помощью символического обрывания пуповин. При этом символ используется как средство достижения более глубокого опыта, а в человеке пробуждается желание воспользоваться этим средством.
Аналогичным примером символической алхимии служит «рециркуляция», то есть процесс визуализации, который объединяет трансперсональные и аналитические элементы и входит в послетерапевтическое задание человека.
Я замечал, что прошедший терапевтический курс человек обретает безмерную веру в свое полное исцеление. Более правильно, по-видимому, видеть в «Процессе» начало того, что будет полностью достигнуто после продолжительных разногласий между обусловленной личностью человека и вновь приобретенным послетерапевтическим намерением. Поэтому я рассматриваю «Процесс квадринити» как ознакомление с новым отношением, которое выводит человека на путь повседневной внутренней работы, обеспечивает его мотивацией, необходимой перспективой и психотерапевтическими методами для работы над собой. Моя прежняя критика притязаний «Процесса» на исцеление стала более умеренной, когда я признал, что, поддерживая в человеке ощущение исцеления, терапевт применяет в нужный момент очень эффективный метод: побуждает человека отказаться от занятости собой, характерной для психотерапевтической процедуры, и таким образом занять позицию избыточности. Кроме того, «Процесс» побуждает человека отказаться от психотерапевтической зависимости и, что, по словам Боба Хофмана, самое главное, - от стремления быть, чтобы просто быть. Однако со временем все, что было заметено под коврик, непременно появится на поверхности сознания человека и тогда он, естественно, сможет более реалистически взглянуть на «путь любви», простирающийся за первым этапом. Но произойдет ли это само собой?
Если бы кто-нибудь захотел синтезировать психодинамические, трансперсональные, гуманистические и бихевиаристические элементы психотерапии, вряд ли ему удалось создать что- то лучшее, чем описанный выше метод. «Процесс квадринити» вписывается в структуру развития психотерапии как бы в виде ее синтеза, хотя в действительности он являет собой дар интуиции, родившейся вдали от мира, и не знает, так сказать, своих предшественников.
В последние годы «Процесс квадринити» конкурирует с гештальт-терапией в некоторых городах Южной Америки и Европы подобно тому, как в 60-х годах гештальт-терапия конкурировала в Соединенных Штатах с психоанализом. Впрочем, нам еще предстоит осознать многие его потенциальные достоинства. К ним, например, относится ценность «Процесса» для всех желающих стать психотерапевтом. Но куда больше меня интересует возможность использовать потенциал «Процесса» в будущей системе холистического образования, то есть такого образования, в котором аффективная и духовная сторона роста человека будут реинтегрированы в его интересах. Для применения этого структурированного метода достаточно короткого промежутка времени, и поэтому он пригоден для группового использования в школьной обстановке.
Я надеюсь, что вышесказанное проложит путь для дальнейшего раскрытия целительных возможностей «Процесса» для психического здоровья человека и поможет раскрытию доброты, столь необходимой для процветания нашего общества.