Кристиан Бэд
Агония
Костер догорает перед пещерой из бетонных блоков.
Перед костром сидят люди: две старухи, девушка, мужчина, трое детей. Самого маленького ребенка девушка качает на коленях, тонкокостные руки её вздрагивают, опускаясь, и судорожно вздергиваются вверх.
В глубине пещеры можно увидеть, как спят ещё двое мужчин, они обессилены или пьяны, лежат, раскинувшись, разбросав руки и ноги. Старухам зябко, они дрожат, лица их обожжены и черны, волосы же серые, как пепел.
— Раньше, очень давно, — рассказывает мужчина, — здесь не было города.
Дети слушают. Они верят, что города не было, потому что его нет. На месте города — догорающие развалины. Темно. Небо закрыто черными тучами сажи.
Детям становится страшно, они притискиваются к мужчине.
— Не бойтесь, — говорит он тихо. — Город умер, — и ещё тише, так, что слов не слышно: — Он и есть сама смерть.
Дети не слышат. Они осторожно трогают взглядами город. Но не успевают увидеть, как он шевелится, и в этом их счастье.
Мужчина же видит всё. И его сердце снова и снова сжимается в комок и бьется островом посреди крови.
— Раньше здесь не было города, — продолжает мужчина, унимая иглу под ребрами. — И наступит время, когда его больше не будет.
Дети не понимают: города нет.
Просыпается один из спящих: в проёме возникает корявая шаткая фигура. Она отыскивает что-то, припрятанное у входа и, прижимая к груди, уносит вглубь.
— Это был остров. Головой он лежал к морю, а ноги омывала река. Тогда она была глубже, но нам и сейчас не переплыть.
Мужчина кашляет, задыхается.
«Куда ты хочешь плыть? Куда? Куда?» — стучит в висках.
Из пещеры доносится пьяный смех.
— В реке ловилась рыба. Вы помните? — рассказывает мужчина.
Дети радостно кивают. Конечно, они помнят рыбу.
— Полдень, — говорит мужчина, посмотрев на часы.
Дети встают. Девушка с ребенком тоже поднимается, опираясь спиной и худой рукой о бетонный обломок.
Они идут на прогулку. Такой порядок завел мужчина.
Обугленные, но ещё не остывшие бетонные блоки на горизонте медленно ползут вдоль их пути. Где-то за чернотой неба вроде бы угадывается солнце.
— Хороший день, — говорит мужчина.
— Что это? — спрашивает один из детей, вскидывая голову и протягивая грязную руку.
Светлые пряди в его волосах мешаются с чёрными, отмеченными сажей.
Мужчина прикрывает ладонью голову ребёнка и смотрит в сторону развалин.
Что-то чёрное и обгорелое двигалось к ним от города. Оно ползло, извиваясь, как червяк, не вперёд, а куда-то вбок, вправо, отбирая у гари каждый сантиметр.
Дети пугаются чёрного червяка, но мужчина, отстранив их, идёт навстречу ему, склоняется и зовет детей жестами.
«Кто он?» — думает мужчина, разглядывая лежащего.
Постепенно, под коркой грязи и гари, глаза мужчины различают одежду… Военную.
И с каждым обрывком ремешка, замусоленным огрызком-погончиком — мужчина всё больше приближается лицом к тому бледно-серому нездоровому цвету, который есть в коже людей, никогда не видевших, солнца.
«Лучше бы он был чудовищем».
Мужчина обречённо тянет руки к изуродованной пятилучевой звезде, бьющейся в агонии на обгоревшей земле.
Сумерки изломаны тенями, тени причудливы, резки, и грани их прямы. Но не для того, кто умер.
Тот, кто умер, сидит, одеревенев телом, и остекленевшими глазами выслеживает пустоту.
Пустота отражается от земли, ползёт вверх, туда, где из нагромождения рёбер неба выпадает длинное, чёрное, тонкое.
А потом пустота, извиваясь, ползет к нему, и песок на её зубах похрустывает мерно.
Он забыл её. Здесь нельзя забывать.
Щупальца пустоты спускаются с неба прямо у его лица.
Он успевает срезать их автоматной очередью. Они кривятся, испаряются. Лишь одно из щупалец падает и начинает биться в чёрной луже пустотной крови.
Он пытается отползти, жмётся к земле. Но это не помогает.
Тени растут. Тени колышутся, и щупалец становится всё больше.
Они ищут, ищут. Он знает, что скоро они найдут его.
Когда Генерал открыл глаза, он уже знал, что вокруг враги. Он не знал — почему, но это было неважно.
Важно было то, что очнувшись, он не нащупал своего автомата.
Он совершил ошибку: потерял оружие. И за это он тоже умрет.
Не сейчас. Сейчас он лежал в укрытии. Над ним стоял мужчина, и, глотая теплую воду из его рук, Генерал с удовольствием подумал, что вода эта хуже яда.
Он пил, захлёбываясь от жадности, и считал тех, кто стоял вокруг него. Пять, шесть, восемь…