Просторный вестибюль шестого подъезда был переполнен колышущейся людской массой. На лицах растерянность, страх, непонимание происходящего. Кто-то держал в руках кулек с тремя-четырьмя свекольными котлетками — последней цековской привилегией, — кто-то судорожно прижимал к груди папку с бумагами. Чтобы выйти из здания, надо пересечь двор. Отсюда на волю два пути. Первый, если повернуть налево, вел к железным решетчатым воротам, за ними улица Куйбышева. Второй — направо, мимо здания столовой, к улице Степана Разина. Время от времени кто в одиночку, кто в составе небольшой группы пытался покинуть здание. Бесполезно! Все возвращались назад, жалкие и испуганные: выходы перекрыты толпами бесновавшихся людей. Не пропускают никого.
Людей все прибывало. Шестой подъезд — десятиэтажное здание, построенное в середине шестидесятых годов. Здесь было расположено много отделов ЦК — организационный, идеологический, гуманитарный, социально-экономический, аграрный, национальной политики. В боковых отсеках, расположенных напротив кабинетов заведующих отделами, сидели секретари ЦК — Строев, Манаенков, Калашников. Не менее сотни кабинетов занимали сотрудники аппарата президента, включая первого заместителя председателя Совета обороны страны Бакланова.
Среди мечущихся в вестибюле и по двору фигур — чего греха таить — попадались и знакомые лица из президентского аппарата. Паника усиливалась. Высокая, худая, лет под семьдесят старая женщина из машбюро хватала мужчин за руки:
— Делайте же что-нибудь! Надо звонить в Управление делами, коменданту… Пусть откроют коллекторы и выпустят нас через теплотрассу… На улицах ужас что творится. Они нас растерзают…
От несчастной женщины отмахивались. Слухи, один нелепее другого, вспыхивали в разных концах вестибюля и двора, заставляя людей бессмысленно метаться по замкнутому пространству. С улицы доносился угрожающий шум растущей на глазах толпы. Виновато отводили глаза работники охраны зданий ЦК — еще вчера такие недоступные и величественные. Раньше их грозная форма придавала им куда более решительный вид. Надежды на то, что они защитят от разъяренной толпы хотя бы женщин, было мало.
Никто толком не знал, что же передали по внутреннему радио. Одни утверждали: на сборы дан час, и, если за это время помещения не будут очищены, ослушавшихся ожидает интернирование. Технические работники не понимали, что это такое. «В милицию отвезут», — разъясняли сведущие.
В общем, паника разрасталась. Во двор прибывали люди из других зданий. Оказавшись среди потерявших самообладание сослуживцев, слушая панические слова и реплики, я тоже стал готовиться к самому худшему. Вернулся в кабинет и позвонил на всякий случай сыну: если что случится, береги мать и десятилетнюю сестренку.
Вырвавшись из окружения и приехав домой, я выпил сразу полбутылки водки, но опьянения не почувствовал. Сказалось сильнейшее нервное напряжение. Мы шли сквозь улюлюканье толпы, ежесекундно ожидая самого страшного. Напрасно народные депутаты через мегафоны призывали соблюдать законность и порядок. Озверевшая толпа наседала на дрожавших от испуга партаппаратчиков. Мы шли по живому коридору, и почти каждый считал своим долгом унизить, оскорбить нас.
Особенно усердствовали женщины. Из их уст сыпалась такая похабщина по адресу наших технических работниц, что впору затыкать уши. Озлобленные москвички, казалось, вот-вот вцепятся в их волосы. С особым наслаждением они копались в сумочках партаппаратчиц, показывая содержимое гогочущей толпе. Как только ни обзывали несчастных машинисток, секретарш, стенографисток. Некоторые выражения еще можно было терпеть. Но звучало кое-что и похлеще.
Иные от обиды плакали, другие, побойчее, пробовали усовестить кликуш. Запомнилась такая сцена. Впереди меня шла высокая, красивая, статная молодая женщина из международного отдела. Увидев ее, толпа буквально взорвалась ревом. К ней потянулись чьи-то жилистые руки, выхватили сумку, распотрошили в один миг. К ногам полетели какие-то свертки. Кто-то поддел их ногой, на асфальт высыпался мясной фарш. Брызнули соком свекольные котлетки.