Под снарядами баллист и катапульт раздвинулся круглый просвет гинекея. Восемь детей показались, простирая руки, а за ними Склерос со Склереной, коленопреклоненные, воздев очи к небу, молили Теоса, Иисуса, Приснодеву, чтобы не медлила смерть поразить их вместе с дражайшими творениями. Воистину разжалобленный, приподнялся на троне своем Константин V. Соглашаясь на разрушение Святой Пречистой, он втайне надеялся, что лишь иноки погибнут с Гибреасом, которому не сочувствовал в своем умозрении мужа государственного. Сделал знак, но было уже поздно. Заколебалась сторона фасада и рухнула средь белых туч, весь карниз обломился, и последние вопли раздались, и десять тел раскинулись пред взором войска и Помазанников в широком проломе гинекея – десять тел размозженных, с голыми руками, голыми ногами, с раскроенными лицами, грудями. Снизу Параскева с Анфисой виднелись, над дугой нарфекса, выставляя нежные девические животы. Николай, Феофана, Даниила лежали, запрокинув голову с ногами, придавленными обломками мраморного свода, с раздробленными хрупкими черепами. Кир, размозженный, был подле Склероса, у которого виски разбиты были камнем и рыжая борода отвисла, обнажая отверстый рот, с уже не хрустевшими теперь зубами. Склерена, коленопреклоненная, прижимала к груди младших Зосиму и Акапия, еще живых в мгновенном лицезрении. Но разверзся свод и вскоре убил их, обломился под тяжестью развалин пол гинекея и десять трупов увлек в галерею Оглашенных, десять трупов, поглощенных пучиной разрушения.
– Воля Теоса была, чтобы умерли они, – сказал Патриарх безмолвному Константину V, – ибо ни ты, ни я не желали смерти их. Без сомнения чтец этот заблуждался, служа Святой Пречистой. Разве не мог он удалиться: но не захотел сам. За сопротивление власти твоей прияли смерть супруга его и дети.
Жестоко молвив, искал глазами Дигениса, который приближался со своими Кандидатами, подгонявшими перед собой Палладия и Пампрепия пинкам в круп, распухший под скудными юбками, из–под которых выглядывали босые ноги, прикрытые тканью, стянутой в виде разодранных далматик. Осветилась улыбка Патриарха радостью, которой хотел он поделиться с Константином V, задумчиво склонившим нос над черной бородой, казалось, трепетавшей:
– Дигенис исполнил твои приказания. Освободили, конечно, тебя Кандидаты его от Управды, от Евстахии, от враждебного зародыша, ею носимого!
Не ответил ему Базилевс, созерцавший три двери нарфекса, сбитые таранами. Казалось, настал миг всеобщего крушения. Воины спустились с кровли, совсем развороченной, отступало понемногу войско, слабела цепь вокруг наполовину разрушенного здания. В три бреши рисовалось пред Базилевсом видение внутренности храма: Приснодева обезглавленная, ее пробуравленное тело; огни слабо пламенели, и торжественно стояли мученики перед иконостасом, все еще не повергнутые, по–прежнему блистающие позолотой и иконами; Управда, протягивавший руку Евстахии; безрукий Солибас и Гараиви с отрезанным носом и ушами; Виглиница со скрещенными руками, надменная, вперившая взор в крушение, чуть не великанша, широкоплечая, с дородной круглой шеей и нервным, гибким телом; а за нею Гибреас позади иконостаса. Врата повалились, увлекая с грохотом внутренний нарфекс, половину свода, часть верхних стен; и, вышедший, продвигался вперед игумен, в одной руке поднимая серебряный крест и золотую Дароносицу в другой. Евстахия и Управда последовали за ним, Гараиви с Солибасом, даже Виглиница. И увидело их сосредоточившееся перед наружным нарфексом войско. Видело, как карабкались они по обломкам, исчезали в провалах, попирали недвижимые трупы чернецов. Все низвергалось позади их. Ангел упал, очертив золотой трубой сияющий извив. Другой ангел рухнул вниз головою, вниз трубою и похоронил последних монахов, разбил последние лампады, размозжил Иоанна, невозмутимо распевавшего зычным голосом псалом и, быть может, помышлявшего о Богомерзком, протяжный рев которого доносился из сада, где поедал он добрые пажити обители Святой Пречистой.
С лицом скорбным, с лицом подвижническим, с глазами блистающими произнес, обращаясь к Виглинице, Гибреас:
– Пора. Покайся, ибо умираешь ты. Покайся, подобно брату твоему, подобно Евстахии, Солибасу, Гараиви. Властен я отпустить тебе грехи твои, чтобы, мертвая, не лишилась ты лицезрения Теоса, великолепного Иисуса, Всеславнейшей матери Его Приснодевы!
Виглиница не отвечала. Не постигая Добра, для нее воплощаемого жизнью телесной, жизнью естества, возмущалась она этим мученичеством. Если бы захотел брат ее, она вырвала б его из грозной гибели. Исцелившись от прежней ревности, утратив всякую надежду собственным оплодотворением завоевать Империю, покорно шла она навстречу смерти, как фаталистка, которая не приемлет, но просто претерпевает. Покачав головой, отказалась, и мимолетно в ней вспыхнула даже ярость на Гибреаса.