Когда я был маленький, я упал и ободрал об асфальт все колени. Я помню, что был на грани от того, чтобы расплакаться, но старался мужественно терпеть, пока мама обрабатывала мои колени перекисью, а потом накладывала на них пластырь. Помню, после того, как она подула на ранку, кожа в том месте вмиг вспыхнула и ее зажгло. Мама тогда улыбнулась и сказала, что нет ничего страшного или стыдного в том, чтобы чувствовать боль, потому что любую боль можно пережить. Тут соль в том, что боль, которую я испытывал сейчас пережить было невозможно. Сейчас боль переживала меня. Она убивала душу, не оставляя шанса когда-либо снова почувствовать себя живым.
Я проснулся несколько часов спустя. В доме стояла абсолютная тишина, нарушаемая только тиканьем настенных часов. В окно уже начали пробираться первые лучи рассвета. Было около 5 часов утра, когда я перевел свой затуманенный взгляд на них. Я чуть приподнялся на локтях, пытаясь осмотреться. Я лежал на кровати в своей комнате и не узнавал ее. То, во что она превратилась ранее, теперь было мало похоже на мою комнату. Я перевернул шкафы, разбил все свои обожаемые статуэтки, которые когда-то получил, участвуя в школьных соревнованиях, и даже разломал книжные полки, что висели над столом. В голове не укладывалось, как я мог натворить подобное, но, к сожалению, я все еще отчетливо помнил события минувшего вечера, и потому ясно осознавал, что в таком состоянии можно было разгромить хоть весь чертов мир.
Все мое тело ломило, а голова раскалывалась на части. Но я больше не мог спать. Моя душа распадалась на осколки при одной лишь мысли о Бэб. Я поступил, как настоящий трус, и искренне надеялся теперь, что с ней все в порядке. Мне необходимо было найти ее и объясниться, попросить прощения за то, что я так ужасно обошелся с ней в этот страшный момент.
Я встал, потянувшись, чтобы размять онемевшие конечности рук и ног и другие ноющие мышцы, и неровно зашагал к выходу из комнаты. Подумать только, за несколько часов я успел превратиться из взрослого здорового парня в дряхлого старика.
Спустившись на первый этаж, я услышал голоса на кухне. Мама и сестра пили кофе, когда я зашел к ним осунувшийся, с мешками под безжизненными глазами и бледным лицом, словно сам находился при смерти.
– Томми, – удивленно захлопала глазами мама. – Снотворное должно действовать еще несколько часов. Ты чего вскочил?
– Не спится, – я буркнул, и тут же мысленно шлепнул себя ладонью по голове за грубость. Мама точно не была ни в чем виновата.
Венди сочувственно посмотрела на меня, протягивая мне свою кружку. Я благодарно кивнул ей и отхлебнул напитка, чтобы унять внутреннюю дрожь. Сестра встала, чтобы навести себе еще кофе, пока я, обхватив кружку руками, буравил взглядом одну точку.
Мама ласково положила руку на мое плечо, заставив меня прийти в себя.
– Что случилось, милый? – тихо спросила она. И я понял, что больше не могу сдерживаться, не могу молчать о таком. Мне нужен был ее совет. Я нуждался в ее помощи.
Ком горечи снова подкатил к моему горлу, и я поспешил сглотнуть его, прежде чем, вздохнув, решился заговорить.
– Бэб серьезно больна, мама. Ее не станет через полгода.
Послышался дружный «ох» от мамы, а затем звон битой посуды. Кружка выпала из рук Венди, когда она, прикрыв ладонью рот, посмотрела на меня.
– Ох, Боже, Томми… – растерянно пробормотала мама.
– Это рак, – я уточнил.
– Томми, мой мальчик, мне так жаль, – мама встала рядом со мной и крепко обняла меня.
Я знал, что она еще не ложилась, и что ей было сейчас не лучше, чем мне, потому что спасать своего ребенка от конвульсий, после отпаханной смены в больнице, довольно сомнительный вид отдыха. Но я не мог не поделиться с ней такими вещами.
– Мы должны помочь ей, – я сам не понимал, что несу, когда, отстранившись, выжидающе посмотрел на нее. Она ведь врач, она должна знать, что делать.
Так думал я тогда.
– Милый, – горько вздохнула она. – Ты же знаешь, я не онколог.
Такие слова давались ей с огромным трудом. Я помнил, как умирал отец, и как мама пыталась сделать все возможное и невозможное в отчаянной попытке спасти, удержать его. Но это просто было неподвластно ей. Никому не было подвластно заболевание отца. Только судьбе, которая решила распорядиться так, как хотела того сама.
– Но мы должны, – несносно настаивал я. Мои скулы напрягались с каждой минутой нахождения рядом с семьей, а кулаки начали медленно сжиматься и разжиматься. Я чувствовал, что могу взорваться в любой момент. Я уже подходил к этой грани, с трудом сдерживая свой пыл и стараясь не сорваться на матери или сестре, которые меньше всего заслуживали моей злобы.