– Зря, Грейнджер, очень зря, – она спала. Немного хрипела, но в остальном выглядела почти сносно. Гораздо лучше, чем всего сорок минут назад, когда он только пришёл. При нём она ни разу не закашлялась, а щёки даже приобрели какое-то подобие розового цвета, пусть и почти невидимого из-за серости кожи.
Малфой пытался препарировать свои чувства на операционном столе, как делал это каждый раз, когда что-то выбивало его из колеи. Или пыталось это сделать. Грязнокровка говорила смехотворные вещи. Он – и хороший человек. Антонимы. Отец бы расхохотался и заявил, что хороший – слишком простое определение для величия семьи Малфоев. Отца не было. Он умер, как умерла и мать, так и не дождавшись оправдательного приговора для сына. Не выдержало сердце. Драко отпустили на похороны, где он не проронил не слезинки. Отца было не жаль, он давно перестал быть тем строгим, но справедливым родителем, перед которым маленький мальчик готов был преклоняться. Люциус стал жалким, жадным до власти стариком. А Нарцисса никогда не могла ему противостоять, поэтому просто любила, тихой тенью следовав за мужем везде. Парень был уверен, что она отправилась в преисподнюю вслед за ним, чтобы просто быть рядом. Они там, вдвоём. Он же один на один с умирающей девчонкой, неожиданно придумавшей про него всякую чушь.
Было бы, пожалуй, приятно узнать, что Грейнджер по нему сохнет. Именно в такой формулировке. Она грязнокровка, но умна и достаточно симпатична. Уделать заносчивого Уизли, порезвившись с его подружкой, было бы приятно. Но она не сохла. Она умирала из-за самого что ни на есть настоящего цветения чёртовой плантации роз внутри неё. Это было странно.
Смерть – не самое плохое, что может случиться с человеком. В этом Драко был уверен, но вовсе не был уверен в том, что так думает гриффиндорка. Или общество, которое и так не стремилось принимать отпрыска Малфоев. Если окажется, что он стал причиной смерти героини войны – дорога в политику, которой он реально хотел заняться, была бы навсегда закрыта.
Шестерёнки крутились в его голове с потрясающей скоростью. Он знал, что не сможет влюбиться в Грейнджер. Это даже не было смешно. Просто глупо и немного мерзко. А значит ему надо заставить её провести операцию, о которой обмолвился Поттер. Жизнь без эмоций – это его жизнь сейчас. Расскажет грязнокровке о своём бесценном опыте, глядишь, и согласиться не умирать в самом расцвете сил.
Окончательно решив всё для себя, Драко встал. Несколько секунд посмотрел на девушку, серой лужицей растёкшейся на огромной кровати. Дотронулся до её руки кончиками пальцев. Это должно было помочь сдержать болезнь на несколько дней, пока он поищет сведения и съездит в родовое поместье. В книгах, хранящихся в их библиотеке, должно быть больше информации, чем смог уместить в своей дырявой голове Поттер. Малфой вышел, не заметив, как несколько слезинок скатились по впалой щеке девушки в ответ на его прикосновение.
***
Драко не было четыре дня. Гермиона не знала, что это так больно. Раньше не было ничего – и она терпела. Сейчас в ноздрях поселился навязчивый запах его одеколона, а рука помнила прохладу его пальцев. Она чувствовала себя всё также паршиво, но теперь не лежала безмолвной страдающей кучей, а стреляла колкими шпильками в мальчиков и Джинни. Они не были ни в чём виноваты, но они были не им. И этого было достаточно для её раздражения.
– Сегодня он ел пудинг на завтрак. Запивал чаем. Говорил с Забини и немного с Пэнси, – Рон умолчал о том, что с Паркинсон Малфой ещё и обжимался, шептал ей что-то на ухо и целовал в линию роста волос. Он не понимал, что это за новое извращённое удовольствие у Гермионы, но она заставляла их рассказывать о каждом его действии. Иногда они с Гарри просто выдумывали, потому что находиться рядом со змеёнышем, отказывающем навещать Гермиону, было просто невыносимо. Она спрашивала о том, что он ел, как выглядел, с кем общался. Если бы могла, она бы наверняка заставила шпионить за ним и в ванной, чтобы узнать, какого вкуса его зубная паста и какого цвета полотенце для рук. Но она не могла. И мальчики понимали это, умалчивали о Пэнси и старательно делали вид, что их не тошнит от вида бордовых лепестков с пятнами крови, разбросанными по всей спальне. Эльфы убирались там каждый час. Девушка находилась в стадии, обозначенной ей самой как «предагония».
– Я знаю, что будет больнее, потому что пока что шипов не так много. Однако совсем скоро я перестану вас узнавать из-за боли. Тогда, пожалуйста, вызовите колдомедиков, и уходите. Это будет невыносимо, я не буду себя контролировать. Не хочу, чтобы вы видели, как я умираю, – она раздавала указания о своей кончине так спокойно, будто диктовала домашнее по зельям. Парни это ненавидели. Джинни плакала так много, что её глаза превратились в две красные щёлочки. Гермиона улыбалась.
Ей было легко. Точнее, жить с каждым днём становилось всё тяжелее: шипы разрывали её грудь и лёгкие, она вся превратилась в кровавое месиво, но умирать стало не страшно. Она сказала Драко, что любит его. Если бы не ханахаки, никогда не осмелилась бы, но теперь девушка была спокойна. Он не поверил ей, конечно, не понял, за что. Но в душе его зародилось семечко о том, что любимым можно быть просто так, а не за что-то. Гермиона считала свою миссию на этом выполненной.
Он не появлялся, но она и не ждала. Смерть маячила совсем рядом, пугая всех, кто заходил в пропахшую кровью и розами, несмотря на настежь открытое окно, комнату. Не пугала лишь её – ждавшую старуху с косой если не с нетерпением, то с надеждой на избавление от мучений.
– Ты не должна умирать, Грейнджер, – она знала, что это не видение, потому что в галлюцинациях, преследовавших её с недавних пор, с его губ слетало лишь «любимая».
– Почему? – Вопроса не получилось. Изо рта вырвался сдавленный хрип, вместе с ещё одним бутоном и сгустком крови. Прошло минут десять, прежде чем она смогла откашляться и спихнуть цветы на пол.
– Потому что я этого не хочу, – Гермиона бы рассмеялась, были бы силы. Несмотря на его присутствие рядом, дышать было чертовски тяжело. Она прикрыла глаза, всего на секунду, казалось, но, когда распахнула их, он сидел рядом, держа её руку в своей, переплетая их пальцы.
Малфой смотрел на неё. Не на болезнь, не на врага, не на пустое место. На Гермиону Грейнджер. Он вытер ей рот влажным полотенцем, помог подняться. Каждое его прикосновение – разряд живительного тока по онемевшему, забывшему о чём-то кроме бесконечных истязаний телу. На ней была чёрная футболка и чёрные же спортивные штаны. Вещи были велики и на прежнюю, доболезненную её. Сейчас ручки и ножки-палочки выглядели просто дико в огромном наряде.
Драко потянул футболку вверх. Она не сопротивлялась. Подняла руки, оказавшимися вдруг не двумя бесполезными кусками плоти, а сильными и полезными жизненными инструментами. От силы она отвыкла. А Малфой из неё, кажется, состоял. Он смотрел на зелёные шипы, проткнувшие её кожу на груди, без отвращения. Погладил один из них, тот, что на ключице. Он вытянулся особенно сильно, почти на три сантиметра, и доставлял дикую боль при малейшем движении. Но Мафлой дотронулся – и худший враг спрятался под кожу, оставив себя лишь маленькую кровоточащую ранку. Ничего – после языка Драко, быстро слизавшему бордовую, прямо в цвет роз, каплю.