Что же касается самого М. Вебера, то он настаивает на противоположности дуалистически раздвоенной (и в этом смысле архаической) иудаистской этики не всякому, а именно современному капитализму с его «монистической» этикой, не различающей ее на ту, что существует лишь для «внутреннего» (в конце концов внутрисемейного) и ту, которая употребляется исключительно для «внешнего», «публичного» употребления. В качестве таковой, «как показывает Талмуд, национальная еврейская этика глубоко традиционна. Набожный еврей так же боится, — по утверждению М. Вебера, — всяких новшеств, как и представитель дикого народа, опасающийся за это мести таинственных сил» (3, 225).
Однако, настаивание М. Вебера на архаичности (и в этом смысле «иррациональности») иудаистской этики в данном пункте не мешало ему тем решительнее подчеркивать все аспекты позитивной роли иудаизма в формировании рационального капиталистического мировоззрения. По его утверждению, «иудейство имело важное значение для современного рационального капитализма постольку, поскольку оно передало христианству свое отрицательное отношение к магии. За исключением иудейства, христианства и двух или трех восточных сект, (из коих одна находится в Японии), нет ни одной религии с ясно выраженным отрицательным отношением к магии… Подготовив христианство и придав ему характер свободной от магии религии, иудейство оказало тем самым огромное влияние на историю хозяйственной жизни; ибо магия, господствовавшая повсюду вне сферы влияния христианства, является одним из главных препятствий для рационального развития хозяйства. Магия равносильна рутине в области техники и экономики» (там же).
Заключение последнего параграфа «Истории хозяйства», а вместе с тем и всего этого курса лекций посвящено проблеме «призвания», которая оказалась центральной в классической работе М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма». И здесь представляет интерес заключительный абзац «Истории хозяйства», ставшей одновременно последним из крупных научных «предприятий» М. Вебера: «Этот религиозный корень современной экономической жизни уже отмер. Теперь понятие «призвания» представляет собой в мире caput mortuum. Аскетическая религиозность сменилась пессимистическим, отнюдь не аскетическим мировоззрением, как оно представлено в басне Мандевилля о пчелах: грехи и пороки отдельных лиц при известных обстоятельствах могут послужить всеобщему благу. Оптимизм «Просвещения», доказывавший всеобщую гармонию интересов, отбросив самым решительным образом все остатки протестантского религиозного пафоса, заимствовал от протестантского аскетизма лишь его взгляды на хозяйство (…) Хозяйственная этика, возникшая на почве аскетического идеала, лишилась теперь своего религиозного обоснования (…) Надежда на награды в будущем пала и на первый план выдвинулись все возрастающие противоречия интересов. Здесь кончается эпоха раннего капитализма и начинается железный век XIX столетия» (3, 230).
Это тот самый век, о котором десятилетием раньше А. Блок писал в своей поэме «Возмездие», так и оставшейся незавершенной:
1. Вебер М. Город / Пер. М. И. Левиной // Вебер М. Избранное: Образ общества, — М.: Юрист, 1994, С. 309–439.
2. Вебер М. Аграрная история Древнего мира / Пер. под ред. Д. М. Петрушевского. — М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1923.
3. Вебер М. История хозяйства: Очерк всеобщей социальной и экономической истории / Пер. под ред. проф. И. М. Гревса. — Пг.: Наука и школа, 1923.
4. Маркс К. Капитал: Критика политической экономии. Т. 1. — М.: Издательство политической литературы, 1983.