Юцера теперь звали Юлием Петровичем, Геца — Григорием Петровичем, и стали они братьями Раковскими. Братья женились на девицах Амалии Викторовне и Софии Викторовне Ром, ставших, таким образом, сестрами. Фамилия и несколько подправленное отчество принадлежали Мали. Опасности в них не было, поскольку Витольд Ром, варшавский архитектор, ни в каких советских черных списках числиться не мог. Правда, он был женат на дочери мемельского промышленника Франкфуртера, однако об этом никто давно уже не помнил. Пока Мемель менял национальность и государственную прописку, Франкфуртер ухитрился разориться и стать управляющим в маленьком имении литовского шляхтича, предпочитавшего в качестве местожительства Канны, а о дочери Франкфуртера, уехавшей в Варшаву, все успели забыть. У братьев Раковских появились две сестры — Надежда Петровна и Прасковья Петровна, некогда Надин и Перл. Затем возник спор по поводу пятой графы. Юцер хотел, чтобы братья стали русскими, а их жены остались еврейками.
— Посмотри на Геца и послушай себя, — вскипела София, — принять вас за русских может только сумасшедший.
— Тогда мы с Гецом запишемся литовцами.
— Оставь, — вмешалась Мали, — в этой сумасшедшей стране тайное обязательно становится явным и лучшее может оказаться худшим. Евреи тут есть и как-то они живут. Будем жить так же.
Юцер решил выяснить, как тут живут евреи. Рассказы ему не понравились, но менять справки было поздно. Однако оказалось, что приезжие евреи стекаются в Среднюю Азию, где трудно умереть от холода и голода, но легко — от вшей и тифа.
— С болезнями мы справимся, — решила Мали, — а вши боятся карболки.
Мали плохо знала характер среднеазиатской вши, но о своем решении они не пожалели.
Вот так и оказались в одной мазанке Юцер с Мали и жена Геца с золовками. Сам Гец, диплом которого, естественно, пропал во время бегства, объявил о своем медицинском образовании и был принят терапевтом в местную больницу. В немалой степени благодаря стараниям доктора Розы Сулимановой. Доктор ожидала со стороны Геца благодарности, и он ее отблагодарил. Гец переехал жить в домик при больнице. Брать с собой Софию при живой Розе Сулимановой было бы беспечно. Тем более что София не желала делить с ним постель. Правда, теперь она об этом больше не вспоминала, но Гец решил оказаться злопамятным.
При Софии, оказавшейся в странном семейном положении, были мальчик и девочка, которых она нашла на железнодорожной станции в Алма-Ате. Девочку звали Адина, а мальчик откликался не прозвище Чок. Почему его так прозвали? Во-первых, мальчика звали Исаак, а София называла его Исачок. Во-вторых, он часами не то пел, не то скрипел нечто протяжное, как какой-нибудь сверчок. В-третьих, он любил придумывать сны.
— Твой чокнутый наговорил сегодня такое… — сообщала Софии то Надин, то Перл-Прасковья, которую кто-то прозвал Пашей и имя это к ней прилипло.
— Не смейте называть его этим словом! — накидывалась на них София.
— Твой чок… — осекались они.
Так мальчик стал Чоком, и к этому имени привыкли.
Из-за детей София устроилась на работу молниеносно. Детям нужно есть, а еду выдавали по карточкам, а на производстве карточки были богаче. При малышах не было ничего, кроме узелка с одеждой. Мама их умерла от тифа прямо на станции за день до того, как на этой станции появились Раковские. Это подтвердила станционная торговка пирожками. Про папу дети ничего не могли рассказать.
— Он был большой или маленький? — спрашивала София.
— Я видел его во сне, — признался Чок. — Он был завернут в белую простыню, на которой горели огненные звезды.
— По-моему, ребенок описывает бомбежку, — задумчиво сказал Юцер.
— По-моему, его водили в театр, — вмешалась Надин.
— А по-моему, он просто чок… — сказала Паша.
Мали грустно улыбнулась и поцеловала мальчика в лоб.
— Что ты сделал, когда проснулся? — спросила она.
— Зажмурил глаза.
— Почему?
— Потому что, как только я открыл глаза, он исчез. Теперь навсегда. Я это знал, а они кричали: «Открой глаза, открой глаза, под поезд попадешь!» Я открыл глаза, и он пропал.