Приехали они в пятом часу пополудни, когда курортный городок только просыпается после двухчасового послеобеденного сна, укрепленного морскими купаньями. Крепкий запах, к ночи распадающийся на отдельные струи вони водорослей, благоухания роз, дразнящего и резкого настоя трав и хвои, а в послеобеденный час бьющий в нос всем букетом, вскружил Любови голову.
— Папа! — вскрикнула она, — как хорошо!
Юцер радостно улыбнулся. Приморский курорт шел к Любови, вернее, он бежал к ней тихими улицами, тянулся головками роз, шиповника, ромашек, георгинов и аптечным запахом руты, цветшей в каждом палисаднике. Любовь казалась частью этого городка, очень важной частью, не менее важной, чем простодушный костел или нескончаемая центральная улица, переходящая в аллею роз, а потом в лесную дорогу, ведущую к чернике, зарослям папоротников и искусственному гроту, увитому плющом. Но без Любови, как, впрочем, и без присутствия всех остальных длинноногих и приземистых, грациозных и увалистых, складных и нескладных тел, пахнущих загаром, бездельем и летней негой, у этого городка пропадая смысл и исчезало назначение.
Нет, решил Юцер, Любовь нынче нужна была городку больше, чем все остальные дачники. Каждый сезон должна была появиться тут одна, особая, всеми признанная и обласканная любовь, без которой дачный сезон не мог начаться, и с отъездом которой он кончался, даже если солнце продолжало сверкать, георгины цвести, а городской оркестр — играть.
Каждый год очередная ипостась любви и женственности выходила из своей раковины, излучая свет и вовлекая в круг множество нимф, дриад, сатиров, вакханок, пейзанок, охотников за красотой и просто любопытный люд. Именно эта процессия, кружащая по городку, наполняющая все его углы шорохом сплетен, взрывами смеха и приступами рыданий, танцующая, флиртующая, оживляющая собой цветники и лужайки, была смыслом короткой летней жизни курорта. Между этой летней жизнью, оживленной появлением любви, и скучным размеренным существованием городка зимой не было никакой связи. Летний мир был душистым миром эльфов и фей, а зимний — размеренным и скучным мирком рыбаков, крестьян и шоферни. Два разных, совершенно разных места на планете. И Юцер чувствовал, что этим летом городком будет править его Любовь.
Вот она, вышла из жестяной раковины потрепанного автобуса, благосклонно прощается с волхвами, принесшими ей первые дары, касается тонкими пальчиками запыленных цветов на городской клумбе и, задумчиво наклонив головку, просит для цветов дождя, небольшого, легкого, оживляющего. Дождик появился незамедлительно. Даже не дождик, а еле заметная водная пыль, которую жадно выпил отмеченный Любовью цветок. Юцер засмеялся. Любовь тоже засмеялась. Расходящиеся от автобусной станции люди понесли этот смех с собой.
Они тащили чемоданы и сумки и при этом улыбались, сами не понимая, чему. Юцеру вспомнилось, как в первый послевоенный год они с Мали приехали на этот самый курорт в трофейном «опеле». Машину одолжил Юцеру знакомый прокурор. Юцер увидел очень ясно покойную жену, выскочившую из машины, поднявшую к солнцу руки. Городок побежал ей навстречу точно так, как сейчас он несся навстречу Любови. Мали могла быть королевой того лета. Она была так хороша тогда, что даже городские козы бежали за ней вслед. Любовь неплохо пела, но ей было далеко до матери. Мали была очень музыкальна, у нее был прекрасный голос. Когда она пела, звуки кружились вокруг ее изящной головки, украшенной смоляным пузырем из тщательно уложенных в два встречных волана волос по тогдашней моде, и норовили слиться в тиару. Но Мали не захотела стать королевой. Она искала не вакханалий пиров и улыбок, а уединения. Юцера это раздражало. Любовь, его Любовь, была совершенно иной. Юцеру надо было бы понять, что опасно позволить царственной тиаре опуститься на головку пятнадцатилетней девочки, но он думал совсем о другом.