Двустворчатые двери, как это повелось еще со времен Ильфа и Петрова, были отворены только на одну половину, создавая кучу неудобств выходящим.
Задние, обуреваемые неистовым желанием вырваться из четырехчасового заключения, усиленно напирали на передних, а те, в свою очередь, усиленно работали локтями, отталкивая друг друга. В результате чего у узкого прямоугольника двери возникла давка.
Я сумел выбраться одним из первых, и теперь стоял в коридоре, ожидая, когда на горизонте появится вечно мрачный силуэт Ленки Зверевой. Она и Ленка Хрусталева остались единственными представительницами 25-й группы, которые не поддались искушению уйти с комсомольского собрания раньше и не остались бессмысленно убивать драгоценное время. Танька Кедрина и Светка Шепилова ушли примерно через полчаса после Леночки Корниловой. Танька тоже предложила мне смотаться, пока «совсем мозги не окочурились», однако я отверг это вполне здравое предложение, сославшись на то, что дома все равно делать нечего, по телевизору до программы «Время» нет ничего толкового, а до «Взгляда», думаю, нас здесь все равно держать не будут.
Танька, видимо, снова на меня обиделась, потому что нахмурилась и ушла, ничего не сказав. Ну ничего, завтра помиримся…
Из дверей «десятки» вышла красная, как вареный рак, Блатной Берет.
— Здорово тебе досталось, — сочувственно произнес я.
— И не говори, — вздохнула она.
— А что ты так слабо защищалась?
— Тебе легко говорить. Стал бы на мое место, я бы посмотрела, как ты бы изворачивался…
— Думаешь, не извернулся бы?
— Не думаю, — уверенно сказала Блатной Берет.
— Ничего ты, Леночка, не знаешь, — сказал я. — Я бы выкрутился. Спроси у моих однокурсниц.
— Обязательно…
— Вот потом и побеседуем, — сказал я. — Ладно, скажу тебе вот что. Если бы я был на твоем месте, я бы навешал лапши на уши и вышел в ферзи.
— Думаешь, я не вешаю? — вздохнула Лена. — Я только этим и занимаюсь, пока состою в бюро. От нас требуется не работа, а создание видимости работы. Главное — бумажку правильно написать, которую подошьют к делу.
— К уголовному?
— Опять хохмишь… Кстати, можешь меня поздравить — я уже не член бюро, теперь займусь личной жизнью.
— А я вот и думаю, почему ты руками и ногами отпихивалась, чтобы снова не избрали.
— А что мне еще оставалось делать? Думаешь, приятно оправдываться, когда с тебя требуют работу, а работы не дают, кроме написания разных бумажек?
Нет, больше я в общественной жизни не участвую… Хватит надевать себе на шею этот хомут…
— А почему раньше надела?
— Дурой была, — со вздохом призналась Блатной Берет.
— А почему была? — язвительно спросил я.
— Да ну тебя, — нахмурилась Блатной Берет. — Вечно ты со своими шуточками.
— Да я ж любя…
— Я знаю, что ты меня любишь, — ответила Блатной Берет, улыбаясь. — Еще с колхоза. Только почему-то никак не признаешься в своей любви.
— Так все равно ты взаимностью не ответишь. И я буду страдать в одиночестве…
— А вдруг отвечу? Что ты тогда делать будешь? Не испугаешься?
— Кого? Тебя, что ли? — усмехнулся я. — Неужели ты такая страшная?
— Не страшнее Катьки Осицкой, — ответила Лена.
— А при чем здесь Катька? — не понял я. Катька Осицкая училась на одном курсе с Леной Блатной Берет и была из тех, о ком говорят: ей палец в рот не клади, всю руку откусит. Она взяла за правило постоянно меня подкалывать. Уж не знаю, почему. Может быть, я был ей чем-то симпатичен, потому что тоже не оставался в долгу.
— Вот у нее и спроси, — посоветовала мне Блатной Берет.
— Спрошу, спрошу. Но все равно я неразделенно люблю только тебя…
— Какая честь для меня, — усмехнулась Блатной Берет. — Кстати, если бы я была твоей старшей сестрой, то выпорола бы тебя, как сидорову козу.
— За что? — удивился я.
— Ты неправильно употребил местоимение с предлогом, а еще филолог, заметила Лена. — Не «за что», а «по чему». По чему — можешь догадаться сам.
— Фи! Какая ты жестокая! Я был о тебе лучшего мнения…
— Мы, женщины, вообще существа жестокие. Пора бы привыкнуть. Второй год, чай, на филфаке учишься…
Я хотел ответить, но в это время из дверей наконец-то появилась измученно-вредная Лена Зверева вместе с Леной Хрусталевой.
— Ладно, пока, — сказал я Блатному Берету и отправился к своим однокурсницам.
— Ну и как вам концерт? — осведомился я.
— Ой, не говори, — сказала Хрусталева, показывая идеально белые зубы. Я думала, что умру со скуки.
— А по-моему, — глубокомысленно заметила Зверева, — это был сплошной маразм. Курам на смех…