По всей видимости, именно обсуждением личных проблем и занимались сейчас девушки из 25-й группы. Я хорошо видел, что Ленка Зверева что-то рассказывает сидящей рядом с ней Леночке Корниловой и Маринке Федосеевой.
Вероятно, что-то смешное, потому что через короткие промежутки времени Леночка и Маринка прыскали. Лицо Ленки Зверевой при этом оставалось совершенно невозмутимым. Танька Кедрина о чем-то увлеченно беседовала со своей подружкой Светкой Шепиловой. Ленка Хрусталева что-то писала.
Словом, все были при деле.
Наконец секретарь комсомольского бюро кончила читать свой доклад. Вопреки моим ожиданиям, окончание доклада не было встречено бурными продолжительными аплодисментами, переходящими в несмолкаемую овацию. В аудитории раздался вздох облегчения — словно паровоз спустил пары.
Докладчица аккуратно сложила листочки своей шпаргалки и степенно сошла с трибуны, заняв место во главе стола президиума, рядом с Кузькиным.
— Кто-нибудь хочет высказаться по существу вопроса? — спросил ВЯК, не вставая.
Ответом ему было гнетущее молчание. Высказываться по существу вопроса никому не хотелось. Большинству присутствующих хотелось поскорее завершить это скучное мероприятие, именуемое комсомольским собранием, и заняться куда более важными делами.
— Значит, прений по докладу открывать не будем, — резюмировал Кузькин. — Тогда переходим ко второму вопросу повестки дня. Слово имеет…
— Погодите! — раздался звонкий девчоночий голос рядом со мной. Это была первокурсница, читавшая что-то античное. — Я хочу сказать…
— Мы уже перешли ко второму вопросу, — торопливо заметил Кузькин, которому, видимо, тоже хотелось поскорее все закончить.
— А я хочу сказать, что… — не унималась девушка.
— А этот как народ решит, — демократично прервал первокурсницу Кузькин, справедливо полагая, что уставший народ будет целиком на его стороне.
Однако когда поставили вопрос на голосование, выяснилось, что народ не оправдал ожиданий Кузькина, и слово первокурснице было предоставлено.
Кто мог знать в тот момент, что это решение перевернет жизнь всего факультета!..
Девушка осторожно, стараясь не побеспокоить меня, протиснулась между моим стулом и задним столом и вышла за дверь, покинув «десятку». Но не навсегда. Спустя несколько секунд она снова оказалась в аудитории, войдя через другую дверь, ближайшую к президиуму. И, быстро перебирая полными длинными ногами, более чем наполовину открытыми мини-юбкой, подошла к трибуне.
— Я хочу сказать вам вот о чем, — начала длинноногая первокурсница. — Я сейчас на первом курсе… Я на факультете два месяца… И я думаю… То, что нам сейчас прочитали по бумажке, нельзя воспринимать всерьез… Это не отчет комсомольского бюро, это… Не знаю, как сказать…
— Не знаешь, так заткни фонтан, — крикнул кто-то с места.
— Тише, товарищи! — сказал Кузькин. — Продолжайте, — это относилось уже к девушке.
— Да, я хочу сказать… Я здесь новый человек, учусь всего два месяца…
Но мне кажется… Не только мне… Нам кажется, что на факультете отсутствуют нормальные человеческие отношения между студентами и преподавателями… Здесь царит неприятная, душная атмосфера… А в докладе говорится о сотрудничестве между администрацией и студентами… Но это только на бумаге…
— Короче, Склифосовский, — снова раздался чей-то выкрик с места. Еще кто-то оглушительно свистнул. Кузькин постучал карандашом по стакану с водой.
— Продолжайте, — проговорил он, — если, конечно, вам есть что сказать.
— Мне есть что сказать, — резко бросила девушка, развернувшись всем телом в сторону президиума. — Я вот что хочу сказать: с первого дня нам твердят о перестройке. Но это только слова. Пустые слова. И в «Слове» тоже одни слова. Но мы все видим, что у нас нет никакой перестройки! Филфак это застойное болото! Вот что я хотела сказать…
Закончив, девушка выскочила из-за трибуны, словно боялась, что за ней погонятся, и стала пробираться на свое место через всю аудиторию. Видимо, запамятовав от волнения, что путь на трибуну лежал у нее через коридор.
Впрочем, девушка не прогадала. Несколько рук протянулось ей навстречу, и на все она ответила пожатием. Видимо, у нее были единомышленники… В «десятке» поднялся шум, который, впрочем, никак не относился к возмутительнице спокойствия. Все шумели, потому что надоело битый час сидеть без движения и требовалась небольшая разрядка.