Когда Сереженька на крыльцо выскочил, понятливый Шарик чуть не хватил его за голую ногу, только врожденная деликатность и помешала ему оставить след своих зубов Сереженьке на память.
Бабу Кланю, только она на пороге показалась, он облаял, как врага!..
Тут баба Дуня на шум прибежала:
— Да что у вас случилось?
Увидела клетку, увидела Прамона, заохала, запричитала:
— Ах, Парамошечка, да какие же тебя злые люди в клетку посадили?! Побегу за Савелием Яковлевичем!
Но Шарик захотел лично сбегать за хозяином.
А старик-кузнец уже сам к ним торопился. Еще бы! Такой шум с утра непривычный, тревожный!
Увидел кузнец клетку, а в ней Парамона... Понял все! Сердце у него загорелось — кинулся к крыльцу, с силой рванул прутья и раздвинул их!
Парамон прыгнул к нему в руки.
Варвара от умиления заплакала, а Димон и Тихон от радости захохотали.
Чувствительная баба Дуня краем платочка глаза вытирала.
Баба Кланя голову подняла, на крыльце, как королева, стояла, на кузнеца смотрела сверху вниз.
— У-у! Старая ведьма! — в сердцах старик-кузнец бабе Клане кулаком погрозил, а кота Ваську ногой пнул, не больно получилось, но обидно.
Сереженька и баба Кланя тут же в дом спрятались. По принципу: “мой дом — моя крепость”.
А куда черный кот Васька исчез после дедова пинка, никто не заметил и совсем этим не интересовался.
Вдруг Парамон спохватился:
— А колёсико моё там осталось!? — и через дырку меж прутьями пролез обратно в клетку.
Выскочил, торжествуя потряс колесом:
— Вот! Этим оружием я от кота Васьки отбился! Серьезное оружие оказалось!
И все, кто понимал язык птиц и зверей, и все, кто такого языка не понимал, радостно засмеялись: уж больно Парамон был забавен со своим колесом в высоко поднятой руке.
А маленький Петя (о чём он потом сильно сожалел) все эти события проспал — на заре самый сладкий сон у детей.
Пора!
Старик был счастлив, что Парамон нашелся.
— Чего тебе, Парамошечка? Каши? Яичко рубленое? А хочешь, я тебе букашек-червячков к завтраку соберу? — суетился он.
— Спасибо, дед! Лучше утреннюю песенку спой, я два дня ее не слышал, — сказал Парамон.
Он снова был в таком знакомом, родном мире, который полюбил и где его любили, и ему было очень хорошо.
А кузнец (он почти раздетый на шум-гвалт выскочил) засмеялся, вытащил свои пять наглаженных рубах, разложил их и запел:
— Голубенькую, в клеточку!
— В клеточку так в клеточку, — согласился старик-кузнец, — сегодня ты — барин, как скажешь — всё по-твоему будет!
— А ты старую ведьму правда прибьешь? — уже за кашей спросил у деда Парамон.
— Кого? — не сразу понял дед.
— Бабу Кланю! Ты же так сказал, когда мы домой шли...
Старик-кузнец ложку отложил, кружку с молоком отставил, внимательно на Парамона посмотрел:
— А что? Пожалуй прибьем, а? — и подмигнул ему. — Как считаешь?
— Не знаю!.. — раздумывал Парамон.
— Заслужила ведь! — уговаривал его дед. — Заманила тебя, в клетку посадила, продать хотела и еще малолетних внуков в соблазн ввела! Это ж грех какой!..
— Правильно, — согласился Парамон. — Прибьем!
— И на помойку выбросим! — поддержал его старик-кузнец. — Пусть ее вороны расклюют...
Парамон задумался опять. Дед на него смотрел.
— Что-то не хочется мне её прихлопывать... — наконец, высказался Парамон.
— Да почему же? — громко удивился дед, даже руками всплеснул, — А как опять тебя в полон возьмет?
— Я больше не дамся! — уверенно сказал Парамон. — Давай её простим, а то у Варвары бабушки не будет.
— Ну, зачем Варваре такая бабушка? — гнул свою линию кузнец.
— А затем, чтоб спорить с ней, — подумав, сказал Парамон. — А еще, чтоб было куда на каникулы ездить. Нет, не прихлопывай её, дед, пожалуйста.
Старик-кузнец одобрительно рассмеялся:
— Ах, ты, мой милый, отходчива у тебя душа!
— Значит, я правильно решил? — обрадовался Парамон.
— Конечно, правильно. Всякие люди на свете нужны! Никого прибивать нельзя, Господь Бог не велит... Но для порядку мы всё-таки на нее посердимся, чтоб она хоть что-то поняла... — сказал кузнец.
Парамон блаженствовал, отдыхал от всех пертурбаций в своем лукошке.
Одуванчик Ванюшка широкими листьями тихонько мух от него отгонял и золотыми своими глазами с нежностью смотрел на друга, которого целых два дня и две ночи не видел.