Однажды услышал от более позднего поколения афганцев выражение «лечь на сохранение». Речь, конечно же, шла не о беременных женщинах в ожидании родов, а солдатах и офицерах действующей боевой армии, которым до замены в Союз оставались считаные дни. Чтобы не искушать судьбу, заменщиков по возможности старались не отправлять в рейды. У нас такого не было, потому что в наше время не идти в рейд со своими подчиненными, друзьями было признаком трусости, малодушия, чем-то из ряда вон выходящим. Хотя… Уже перед самой своей заменой услышал рассуждение офицера из числа так называемого нового поколения.
— Командир, я не пойду сегодня в рейд, хочу своими делами заняться. Думаю, что духи не обидятся на меня за это, да и Апрельская революция особо не пострадает.
Мы на сохранение не ложились, хотя часто до дикого страха не хотелось идти в рейд, но шли, потому что идти нужно было!
Однажды вечером провожали в Союз очередную партию счастливчиков. Они отслужили свой срок и завтра ждали свой последний отсюда самолет. Собраны чемоданы, накрыты столы. Воспоминания, теплые прощальные слова. Радовались и мы за них, мечтая о своей замене. Особенно радовались за прапорщика Олега Чегурова, старшину 5-й мотострелковой роты. Добросовестный, порядочный военнослужащий. Совсем недавно у него родился второй ребенок, и комбат сделал ему служебную командировку в Союз. Олег заехал домой, подержал на руках недавно родившегося ребенка и, пообещав очень скоро вернуться назад, и уже навсегда, возвратился в часть. В бригаде его уже ожидал заменшик. И вот они оба: Олег, счастливый и радостный, и его сменщик, напуганный непривычной обстановкой и условиями жизни. В тот вечер мы сидели допоздна. А утром 14 августа 1981 года дали сигнал на выход в кандагарскую «зеленку».
— Олег, ты куда идешь, а самолет? — шутили сослуживцы, увидев как тот вместе со своим сменщиком что-то обсуждал у БТРов.
— К самолету успею. Вот только схожу в последний раз. Надо же молодому старшине показать его место в бою. — Он ободряюще похлопал испуганного прапорщика по плечу. — Не бойся и запомни: прячься, не прячься от смерти, а если ты ей нужен, она тебя обязательно найдет. В этот БТР не садись, в нем поеду я, и вообще запомни закон: в один гроб вдвоем садиться не нужно. Поедешь в том, — и он указал на БТР, в котором не было старшего.
И мы пошли. Через некоторое время я услышал по рации, что 5-ю роту обстреляли из гранатометов и автоматического оружия. Комбат поставил мне задачу: выйти ей на помощь. Ведя огонь по зарослям виноградника, пошли к роте.
Остановились у подбитого из колонны БТРа. Солдаты вытаскивали из него двух человек. Один солдат уже погиб. Вторым был прапорщик Павел Шихатов, старший техник роты, исполнявший в том бою обязанности командира взвода.
У прапорщика взрывом гранатомета были повреждены глаза. Когда вытаскивали раненого из бокового люка, еще одна душманская пуля вошла в него. Тело обмякло.
— Эх, Паша, не уберег ты себя! Как жаль!
Подогнали другой БТР, перетащили истекающего кровью прапорщика в него, поставили обезболивающие уколы. На его лицо нельзя было без содрогания смотреть — кровавые глазницы, иссеченное осколками лицо, одежда.
«Наверное, не жилец», — с горечью и сожалением подумал я.
Отправили БТР с ранеными в госпиталь, а сами пошли дальше. Когда мы вывели пятую роту в безопасное место и я подошел к БТРу, где за ротного был замполит Олег Соболев, мне показалось, что он плачет.
— Олег, что случилось?
Соболев повернулся ко мне. В его глазах была неописуемая тоска и ненависть.
— Олега Чегурова убили, сволочи, смотрите! — Он раскрыл кулак и показал мне что-то розовое, лежащее на его ладони.
— Это его мозги. Все, что осталось от головы. Эх, Олежка!
Соболев плакал. Всхлипнул и я. Не верилось! Всякое мы видали, но чтобы такое? Не пойди Чегуров в этот рейд, возможно, что сейчас он был бы уже дома или где-то на подлете к Ташкенту! Но он оказался здесь. Говорили ему друзья: «Береженого бог бережет!» А он не поверил! Кого винить теперь в этом? Такая вот трагедия!