Сделав вид, что понял, выдержав небольшую тактическую паузу, я снова спросил майора о том, какая перспектива службы ожидает офицерский состав здесь, сколько мы будем служить и правда ли, что здесь планируется создание военной группировки, вроде Группы советских войск в Германии, и служить нам придется, как и там — 5 лет?
— Будет вам группа войск, все будет! — Потом как-то уклончиво добавил: — Ладно, иди. У меня много работы. Ну а насчет нашего разговора подумай и сделай правильные выводы. Соберите офицеров, организуйте партийное собрание, поговорите. Нужно будет, скажи, я приду, выступлю с докладом о положении дел, предстоящих задачах. Ситуацию в полку, подразделениях нужно менять, и делать это нужно всем сообща, не кивая на управление полка, мол, пускай они думают и решают. Решать будем все вместе. Короче, не откладывая в дальний ящик, в 18 часов я приду на собрание, готовь его. Все, ты свободен!
Разговор на партийном собрании был тяжелым. Коммунисты возмущались ситуацией, в которой мы все оказались, сравнивая ее с поговоркой про кошку, которая бросила котят. И это было так. Прошел месяц нашего пребывания в Афганистане, а мы еще не имели своего почтового адреса и передавали о себе весточки домой через офицеров, командированных в Союз. Не были решены также вопросы о нашем денежном содержании, о статусе пребывания в этой стране. Командиры рот, взводов возмущались, что солдаты ходят в рваном обмундировании и нет возможности его привести в порядок, что нет банно-прачечного пункта, постоянные перебои со снабжением продуктами, что выдают в основном крупы, которые солдаты уже не хотят есть, ежедневный «клейстер»… Перечень недостатков был большой. Когда все высказались, замполит ответил на все вопросы. Это было первое такое серьезное партийное собрание в этой стране (кроме организационного). Оно разительно отличалось от тех, которые мы проводили в Союзе. На нем не было словоблудия, высокопарных общих слов. Разговор носил конкретный и предметный характер.
Прошел еще месяц, второй. Почти ежедневно в часть прибывали какие-то комиссии: из штаба армии, военного округа, Москвы, самые известные и авторитетные. Правда, когда они уезжали, улучшения не наблюдались, хотя председатель каждой из них внимательно выслушивал наши жалобы, предложения, записывал их, обещал, что уж он-то обязательно решит их в Москве, но по-прежнему ничего не менялось.
Как-то на подведении итогов работы очередной такой комиссии из Министерства обороны СССР я в присутствии всех офицеров части, собранных по этому поводу, выразил мысль о бесполезности подачи жалоб и предложений с нашей стороны, сказав, что результатов от этого как не было, так и нет. Что стоит ли тогда приезжать к нам, тратить на командировки большие деньги, если никто ничего не может изменить. Приезжий генерал-майор выразил неудовольствие по поводу моих слов, напомнив, что в их годы они были намного скромнее и выдержаннее. И, несмотря на мою невоспитанность, он все сделает, чтобы доказать таким, как я, офицерам, что он хозяин своего слова! После проведенного мероприятия начальник тогда уже политического отдела подполковник Плиев подозвал меня к себе.
— Синельников, ты что, самый умный? Или думаешь, что мы бездельники и за дураков здесь сидим или что этот приезжий «дядя» будет тебе что-то решать в Москве? Как бы не так! Они не за этим сюда приезжают, а поэтому ты впредь сиди с умной физиономией и не задавай наивных вопросов, и чтобы из вашего батальона не было таких же правдоискателей. Сидите, слушайте, записывайте сказанное и помалкивайте. Сколько бы здесь их, проверяющих и контролирующих, ни было, решать все наши проблемы будем мы, а не они. Ты закон курятника знаешь? А если знаешь, сиди на своей жердочке и не вякай и никогда не прыгай через голову начальника, а то ненароком свою потеряешь! Усек? — И пошел на выход из палатки, с вечно недовольной, какой-то брезгливой гримасой на лице.