Понятно, сразу высаживаться мы не стали: если высадимся — сбросят в море тотчас же.
Агамемнон решил пойти на хитрость — сначала вступить в переговоры с троянским царем.
Но кого послать на берег, чтобы об этих переговорах обусловиться?
Ясно — Одиссея, он речист!
Однако оракулом было речено: кто первым ступит на троянскую землю, тот сразу на той земле и падет. Плохо, если этим первым павшим будет Одиссей: понадобятся еще в войне и его хитрость, и его храбрые итакийцы.
Как тут быть?
Это сам же Одиссей и придумал — не зря слывет величайшим из хитрецов...
Призвали юношу по имени Протиселай, рвавшегося в бой больше, чем остальные, и Одиссей ему говорит: я, дескать, спрыгну первым на берег, Протиселай, а ты — вторым. Второму-то оракул ничего рокового вроде не предсказывал! В общем, давай-ка, Протиселай: как я спрыгну — ты сразу же за мной!
Того не видел Протиселай, что Одиссей еще раньше свой щит на берег бросил. Прыгнул Одиссей с корабля на этот щит, а затем Протиселай — на роковую для него троянскую землю: получается-то, он первым оказался на той земле!
Одиссей стоит на своем щите, держит в руках оливковую ветвь — в знак того, что прислан для переговоров. Ну а пылкий Протиселай, даже не заметив, что никто следом не спрыгивает с кораблей, один — с мечом на троянские ряды...
Гектор, удивленный, потряс копьем — и рухнул замертво Протиселай. Так пролилась наша первая кровь уже и на троянском берегу.
Но кровью Протиселая был открыт путь на этот берег другим нашим воинам — ведь никаких мрачных пророчеств не делал оракул для тех, кто ступит на сей берег вторым...
Одиссея же, спокойно стоявшего на своем щите, троянцы и не помышляли убивать: стоит без оружия, в руках оливковую ветвь держит. Гектор к нему приблизился, они обменялись какими-то словами, после чего Одиссей снова взобрался на наш корабль и передал Агамемнону, что троянский Приам согласен вступить с ним в переговоры. Но чтобы в этих переговорах приняло участие не больше десятка наших вождей, и свиты с собой чтоб не больше четырех человек имел каждый, то есть всего чтобы сошло на берег не более пятидесяти человек. Столько же будет и троянцев на этих переговорах. Если мы согласны — то пусть зажгут огонь на нашем корабле.
Огонь тотчас зажгли, и троянские гоплиты отодвинулись к городу и встали у его стен еще одной, сверкающей щитами стеной.
Вскоре троянские мастера соорудили на берегу огромный шатер, и затем мы увидели, как из города к этому шатру двинулась процессия из пятидесяти богато одетых троянцев. Там было, кроме Приама, девять его сыновей. Десятого, Париса, он не стал брать, понимая, что это может плохо кончиться. В этой процессии один лишь Гектор выделялся своими доспехами, остальные были в мирных платьях, этим Приам, видимо, хотел показать, что не желает войны.
Агамемнон для переговоров отобрал всего четверых царей — понятно, Менелая, мудрого старца Нестора, царя Пилоса, Аякса и Одиссея. Итого, с самим Агамемноном, — пятеро. Он предпочел, чтобы остальные сорок пять человек были микенские воины. Доспехи он им повелел тоже снять, но все-таки мечи спрятать под платьем. В числе этих сорока пяти оказался и я.
Когда сошлись в шатре, первым говорить начал Приам, с благородным лицом и благородными сединами старец, очень, однако, если б ему скинуть лет пятьдесят, похожий на Париса.
— Агамемнон, — сказал он, — зачем ты жжешь соседние города и разоряешь их землю? Неужели нельзя было с самого начала вступить в переговоры? Возможно, мы и договорились бы.
— Нет, смерть вам всем, вероломным троянцам! — вскричал Менелай. — Смерть вам за бесчестие, которое я понес!..
— Помолчи, — шепнул брату Агамемнон и затем, обращаясь к Приаму, сказал: — Мой брат излишне пылок, но я понимаю его. Согласись, Приам, великое бесчестье нанес твой сын и Спарте, и всей данайской стороне, похитив жену Менелая и нарушив закон гостеприимства, неведомый только варварам. За такое надо платить — вот пока расплатились за него те города, о которых ты говоришь. Но, как ты понимаешь, наверное, это лишь малая часть расплаты.
— Чего же вы хотите еще? — спросил Приам.
Агамемнон не успел ответить — Менелай его опередил.
— Елену! — воскликнул он.
По тому, как Приам переглянулся с сыновьями, было ясно, что это — дело для них уже решенное.
— Пусть будет по-твоему, — кивнул старец. — Знаю, какое горе я причиню своему сыну Парису, но его вина и перед вами, и перед Троей велика, потому, вопреки его воле, выдадим мы вам Елену. Еще?
И опять Агамемнон слова вымолвить не успел — Менелай выпалил: