Атмосферу кафкианского ужаса, пронизавшего ее жизнь, она передает в стихотворении «Подражание Кафке», написанном в Комарове в 1960 году.
Через полвека после выхода в свет ее первого сборника «Вечер» с незабываемым любовным стихотворением, в котором героиня «на правую руку надела перчатку с левой руки», знаменитом и многократно цитируемом, поэтический голос Ахматовой зазвучал, на первый взгляд, совершенно по – другому. Я пишу «на первый взгляд», потому что, хотя поэтессу, по ее словам, «замуровали» в десятых годах ХХ века, превратив ее в классическую певицу неразделенной любви, уже тогда в ее любовных признаниях было много иронии, дистанции и театрального жеста. Голос Ахматовой, хотя и меняющийся и преображающийся, в своих главных регистрах остался до конца таким же неповторимым. Бронзовым и в то же время саркастическим. Лиричным и одновременно ироническим. Трагичным, но приправленным горькой шуткой. Рыдающим, наподобие античного хора – и временами переходящим в простонародный или гротескный тон. Он не был ни авангардным, ни классическим. Попросту был ахматовским.
О целостности Ахматовой писал в своем письме Пунин из госпиталя в Самарканде в 1942 году: (…) «И мне показалось тогда, что нет другого человека, жизнь которого была бы так цельна и поэтому совершенна, как Ваша; от первых детских стихов (перчатка с левой руки) до пророческого бормотанья и вместе с тем гула поэмы».
В детстве она большей частью читала, а когда не читала, предавалась мечтаниям и срывала со стены куски желтых обоев, слой за слоем, пока не показывался последний, пурпурный слой, Думала о том, что обои были тут уже сто лет назад, и таким образом совершала своеобразные путешествия во времени. Обстановка в ее комнате была аскетической, однако воображение молодой девушки умело из всего создавать собственный, таинственный поэтический мир. Это осталось особенностью ее личности до конца жизни. Красивые предметы она всегда раздавала близким и друзьям. Кровать, книги, лампа, письменный стол – вот обычно та мебель, которая находилась в ее очередных, более или менее случайных комнатах или квартирах. Нельзя, однако, сказать, что она жила как монахиня, запертая в монастыре поэзии, потому что новое платье или шляпка всегда доставляли ей большую радость. В воспоминаниях часто можно встретить образ Ахматовой в шелковом шлафроке, вышитом золотыми драконами, перемещающейся по комнате, где имеются лишь книги, сломанное кресло и пыль. Она не привязывалась к вещам, однако питала безумную привязанность к собственному образу, в ней была некая театральная поза, она играла «Ахматову» при любых обстоятельствах. Но скорее всего она при любых обстоятельствах оставалась Ахматовой. Потому что быть Ахматовой, сохранять в себе все ахматовское, не только в любви и блеске славы, но также и в страдании, в нужде, в одиночестве, – вот настоящее искусство. Ее одежда, ее жесты, ее королевская холодность, ее манера держать голову описаны в различных воспоминаниях сотни раз, а также запечатлены на портретах и в стихах.
В «Воспоминаниях о Мандельштаме» Ахматова рассказывает о вечере в «Бродячей собаке», когда она стояла на эстраде и с кем – то разговаривала. Несколько человек в зале попросили ее почитать стихи. И Ахматова начала чтение. Восхищенный Мандельштам произнес: «Как Вы стояли. Как Вы декламировали!».