Модильяни в те времена был очарован Египтом. Он брал с собой двадцатидвухлетнюю поэтессу в Лувр для посещения исключительно египетского отдела, как если бы все остальные сокровища, собранные там, не имели значения. Несколько раз он рисовал голову Ахматовой в украшениях египетских королев и танцовщиц, а также рисовал ее обнаженной в подаренном ей Гумилевым африканском ожерелье. Он говорил: «ожерелья должны быть дикарскими», что поэтесса запомнила и записала. Еще одно воспоминание Ахматовой того периода связывается с розами. Однажды она неожиданно зашла к Модильяни, но не застала его дома. Принесла с собой букет красивых алых роз. Устав его ждать, стала забавляться бросанием роз в комнату художника через открытое окно. Придя домой, тот с изумлением увидел устланную розами комнату и не мог понять, как Ахматова попала внутрь. Он сказал, что розы были уложены слишком красиво, чтобы поверить в случайность случившегося.
Хотя Ахматова считала, что ее акты, выполненные Модильяни, пропали, сегодня уже известно, что наверняка сохранились 23 рисунка из коллекции врача Поля Александра, который, восхищенный творчеством Модильяни, скупал его картины, начиная с 1907 года. И еще из записок Ахматовой: «Надвигался кубизм. Первые самолеты неуверенно кружились возле Эйфелевой башни. Где – то вдали притворялось зарей зарево так называемой Первой мировой войны. <…> На высоких беззвучных лапах разведчика, пряча за спину еще не изобретенную смертоносную ракету, к миру подкрадывался XX век».
Вернувшись в Россию, Ахматова решила, что уже никогда не услышит о Модильяни, хотя всегда допытывалась о нем у приезжавших из – за границы. Никто не слышал такого имени. Однако много лет спустя, в начале эпохи НЭПа, когда ненадолго возобновились связи с заграницей, Ахматовой попался в руки французский журнал, посвященный искусству. «Я открыла – фотография Модильяни… Крестик… Большая статья типа некролога; из нее я узнала, что он – великий художник XX века».
В 1912 году Ахматова путешествовала с Гумилевым по северной Италии, была в Генуе, Флоренции, Болонье, Падуе и Венеции, где пришла в восторг от итальянской живописи и архитектуры. Скажет: «было как сон, который помнишь всю жизнь».
Между заграничными поездками осуществилось первое возвращение Ахматовой в Царское Село, поскольку ее приезд туда в юном возрасте трудно назвать возвращением, разве что в метафизическом смысле, а нынешнее возвращение было уже вполне сознательным и к тому же описано стихами. Она сознавала, кем она возвращается, и в какой город. Писала: «На север я вернулась в июне 1910 года. Но куда за пять лет провалилась моя царскосельская жизнь? Не застала там я ни одной моей соученицы по гимназии и не переступила порог ни одного царскосельского дома. Началась новая петербургская жизнь. В сентябре Н. С. Гумилев уехал в Африку. В зиму 1910/1911 годов я написала стихи, которые составили книгу "Вечер"».
В Царском Селе у Анны и Николая Гумилевых был дом. Этот дом Ахматова любила, и воспоминание о нем часто возвращалось в ее стихи. Дом находился на улице Малой, 63. Снаружи он выглядел так, как большинство домов в Царском Селе: двухэтажный, местами с отваливающейся штукатуркой, оплетенный хмелем. Однако внутри – просторный, светлый, теплый. Старый паркет немного скрипел, а из широких окон столовой были видны розовые кусты азалии. В нем имелась библиотека с остекленными шкафами, множество книг, уютные комнаты с мягкими кушетками и подушками, лампы, безделушки. Это было первое и единственное жилище Ахматовой, где внутреннее убранство не носило характерных для нее черт аскетизма. Она ведь была молодой женой относительно богатого человека в предреволюционные годы. Как вспоминал бывавший у Гумилевых в Царском Селе поэт Георгий Иванов, в этом доме пахло книгами, старыми стенами и духами. В клетке покрикивал розовый попугай. Это был период буйного развития общественной и литературной жизни, новых друзей и новых восторгов. Время делилось между Царским Селом и предреволюционным Петербургом.
Кипарисовая шкатулка