Выбрать главу

Ахматова очень любила волнующий портрет Прасковьи кисти Николая Аргунова (1802), на котором Прасковья, укрытая красной шалью, с миниатюрным портретом мужа на груди и перстнем на пальце смотрит прямо перед собой с грустью, но и не без вызывающей гордости. Портрет черноволосой Ахматовой, также в красной шали, написала в 30 – е годы ХХ века русская художница – экспрессионистка Татьяна Глебова, ученица знаменитого художника авангардиста Павла Филонова, умершего от голода во время блокады.

Тень Прасковьи промелькнет среди других теней в «Поэме без героя». Эту поэму Ахматова увидит в своем воображении и первые строфы запишет в одинокую новогоднюю ночь 1940 года в своей комнате в Фонтанном доме.

Анна Ахматова всю свою жизнь верила в пророческую силу поэзии. Уже в 1915 году она заклинала («Молитва»):

Дай мне горькие годы недуга,Задыханья, бессонницу, жар,Отыми и ребенка, и друга,И таинственный песенный дар —Так молюсь за Твоей литургиейПосле стольких томительных дней,Чтобы туча над темной РоссиейСтала облаком в славе лучей.

Марина Цветаева, прочитав это стихотворение, написала Ахматовой: «как Вы могли! Разве Вы не знаете, что в поэзии все сбывается?»

Ахматова хорошо знала, что да, «сбывается». Может быть, она даже подсознательно хотела, чтобы сбылось. Все – таки среди всех ее сердечных привязанностей поэзия и Россия были для нее самой большой любовью. И как всегда бывает с самой большой любовью – также и самой трудной.

Великолепная, харизматичная, измученная

Нет, и не под чуждым небосводом,И не под защитой чуждых крыл, –Я была тогда с моим народом,Там, где мой народ, к несчастью, был.
Анна Ахматова (1961)

Петербург. Дом Ларисы Георгиевны Кондратьевой на углу улицы Некрасова и Греческого проспекта. Лариса, ровесница и, вероятно, первая учительница английского языка Иосифа Бродского, показывает мне дом, видный из окон кухни. Говорит, что там собирался весь Серебряный век русской поэзии. Вероятно, в нем жил Николай Гумилев уже после развода с Анной Ахматовой. Но все продолжали в нем собираться, дружили, поддерживали друг друга. «Все» это кто? В кухне Ларисы, на высоком четвертом этаже, мы пьем горячий чай и называем имена, как бы призывая отсутствующих: Анна Ахматова, Николай Пунин, Осип Мандельштам, Михаил Лозинский, Артур Лурье, Ольга Глебова – Судейкина. Я пытаюсь понять, сколько в рассказе моей хозяйки, как говорила скептичная Ахматова, «благовонной легенды», а сколько правды. Сколько же в Петербурге таких домов, окруженных легендой, где якобы «все собирались», а теперь лишь витают духи прошлого.

По кухне бродит кот, по улице Некрасова проезжает трамвай, я выглядываю в окно. Нынешнее здание разваливается, и трудно вообразить себе следы давнишней красоты. На балконах, украшенных барельефами, растут сорняки и рахитичные деревья, окна местами выбиты, сыплется штукатурка, а в неотапливаемых помещениях, как утверждает Лариса, находят пристанище азербайджанцы, торгующие наркотиками.

Мимо нас пронесся ХХ век. Тот страшный век, о котором Ахматова написала, что на самом деле он начался лишь в 1914 году. До 1913 года, в котором начинается действие ее знаменитой «Поэмы без героя», был еще предыдущий, XIX век. Или скорее предыстория XX – го, так же, как предысторией своей жизни Ахматова назвала встречу в Париже с Модильяни в 1911 году.

От Петербурга до Сицилии, куда в 1964 году поэтесса ездила получать престижную литературную премию «Этна –Таормина», около трех тысяч километров. Из кухни Ларисы даже теперь, в эпоху самолетов и виртуальных путешествий, это кажется очень далеким. Когда Ахматова отправилась в это путешествие, ей было 75 лет, а за спиной была жизнь, которой бы хватило не на одну биографию. Я пытаюсь представить, какой она была.

В моем распоряжении ее стихи, записки, письма, воспоминания людей, которые близко ее знали, написанные о ней книги, ее портреты, рисунки и несколько десятков не очень разборчивых фотографий. В них нет ее жестов, голоса, смеха, и прежде всего – контекста, в котором ее задержали «на мгновение». На что или на кого она глядела в тот момент, с кем разговаривала, о ком и о чем думала? Ее стихи говорят больше, чем фотографии. Ахматова говорила, что ее собственная поэзия бывала для нее и счастьем, и горечью. Но никогда не приносила утешения…