"Прицелились в него смертной стрелой. Исторгли корень его бытия,
Черная туча по воле их одной градиной побила плод его жизни.
Грозный ветер гибели потушил светильник его души.
Как тюрьма, стало мрачно его тело.
Старый садовник — свет пересек его стан безжалостною секирой, как юную ветку своего цветника.
Глава его, в которой таился клад ума, волей змее-нравного рока стала виталищем змей.
Из сердца, подобного розе, в которой пел соловей его гения, растут теперь тернии.
Будто птица из гнезда, упорхнула душа его, — и все, стар и млад, сдружились с горестью.
Россия в скорби и воздыхании восклицает по нем: "Убитый злодейской рукою разбойника-мира!"
Лира Ахундова громко прозвучала, он вместе с передовыми людьми России, вместе с русским народом горестно оплакивал смерть поэта.
Знал ли Ахундов подлинных убийц Пушкина? Возможно, он догадывался о том, кто они. Во всяком случае, он говорит о смертельной стреле, которой прицелились в него, о "разбойнике-мире", убившем поэта.
Ахундов оплакивает Пушкина как своего учителя, как самого любимого поэта. Поэтический венок, возложенный на свежую могилу русского гения — "Элегическая касыдэ на смерть Пушкина" явилась началом идейного подъема Ахундова.
На Востоке поэты обычно избирают себе псевдоним. Низами, Физули, Вагиф — это не настоящие имена поэтов, а их псевдонимы. Ахундов избрал своим псевдонимом простое, но многозначительное слово: Сабухи.
Сабухи, Сабухия — утреннее питье, похмелье. Почему Ахундов выбрал такой псевдоним? Он хотел символически выразить свое состояние после долгого сна, свое отрезвление, пробуждение. Иносказательно он хотел назвать себя отрезвляющим напитком, человеком Утра, "ранним".
Такое объяснение дает и журнал "Московский наблюдатель" в своем примечании К переводу элегии Ахундова, напечатанной в 1837 году. "У восточных поэтов есть обычай сверх настоящего имени принимать поэтическое, как в Римской Аркадской академии Сабухи (ранний) — имя сочинителя Мирзы Фехт-Али [39] Ахундова".
И Ахундов действительно был для азербайджанского народа человеком Утра, разбуженным грохотом и шумом шагающего века.
"Элегическая касыдэ" как бы говорила, что Пушкина оплакивали не только русские, но и другие народы, что весь передовой Восток оделся в траур, скорбя о понесенной утрате.
Перевод элегии был сделан самим Ахундовым и послан в редакцию журнала "Московский наблюдатель". Она была напечатана в XI книге журнала с редакционной старей, которая назвала ее "прекрасным цветком, брошенным на могилу Пушкина". "Мы от души желаем успеха замечательному таланту, — писала редакция, — тем более, что видим в нем такое сочувствие к образованности русской".
Только ли сочувствие? Только ли к образованности? Над этим вопросом стоит немного призадуматься. Если лучше изучить идейные взгляды молодого Ахундова, станет ясно, что здесь выражено не только сочувствие, но и глубокое сознание того, что только в дружбе и солидарности с русским народом народы Востока сумеют добиться своей свободы, своего культурного возрождения. И Ахундов не ошибся. Дальнейшая его жизнь покажет, что путь, избранный им, был правилен. Другого пути, ведущего к прогрессу, не существовало. "Стон в стихах Сабухия" звучал в унисон биению скорбного сердца великого русского народа.
В мае 1837 года была предпринята военная экспедиция к мысу Адлер. В экспедиции участвовали Бестужев и Ахундов. Во время стоянки в Сухуми Бестужев перевел прозой "Элегическую касыдэ". Перевод долгое время хранился в архиве Ахундова и только в 1874 году был опубликован в журнале "Русская старина". По роковому стечению обстоятельств перевод элегии оказался последней работой А.А. Бестужева. Через три дня писатель был убит в стычке с горцами.
10
Высокие, вечно покрытые снегом горные вершины Кавказа лежали между Россией и Азербайджаном. Когда-то в древние времена кочующие племена не могли их преодолеть. Но Россия проложила путь к южным землям, и огромный мост, перекинутый через пенистые и бурные горные реки, глубокие ущелья и громады скал, устремленных к небу, соединил народы. Царизм угнетал их, душил, железным сапогом топтал их плодородные поля. Но народы мечтали о дружбе, мире, свободе. Лучшие сыны их протягивали друг другу руки, и дружеское пожатие говорило о братстве и союзе. Они вместе ненавидели царских палачей и, словно сговорившись между собой, пели созвучные песни. И не случайно, что в то время, когда Ахундов писал свою элегию на смерть русского поэта, мрачное петербургское небо прорезали гневные и пламенные стихи нового гиганта русской поэзии Михаила Юрьевича Лермонтова. Многострадальная судьба поэта привела его в Грузию. "Изгнанный из страны родной", Лермонтов был определен в Нижегородский драгунский полк, стоявший в это время в Кахетии.
В полку он встречался с грузинскими офицерами, бывал в Цинандали, в родовом имении грузинского поэта Александра Чавчавадзе. Чарующая красота Грузии, полная своеобразия жизнь народов Кавказа вдохновили поэта на создание прекрасных поэтических произведений. С глубоким интересом изучал Лермонтов жизнь и людей Кавказа и воспевал его со страстной любовью:
Как сладкую песню отчизны моей,
Люблю я Кавказ!..
Здесь, на Кавказе, Лермонтов подружился с ссыльными декабристами, с поэтом А. Одоевским, памяти которого он впоследствии посвятил стихотворение:
Я знал его: мы странствовали с ним
В горах востока, и тоску изгнанья
Делили дружно…
10 октября 1837 года в Тифлисе состоялся царский смотр полкам, принимавшим участие в летней экспедиции против горцев. В параде участвовали четыре эскадрона Нижегородского драгунского полка. С берегов Черного моря в Тифлис возвратился отряд главноуправляющего Грузией, в котором служил и Мирза Фатали Ахундов.
Таким образом, Лермонтов и Ахундов одновременно находились в Тифлисе. В этом городе Лермонтов встречался с Александром Чавчавадзе, двери дома которого "всегда были открыты для бесконечного множества родных, друзей, знакомых". Здесь "веселились, пировали, плясали досыта". Частыми гостями Чавчавадзе бывали юный поэт Николоз Бараташвили, Бакиханов, Ахундов.
Здесь, у Чавчавадзе, Ахундов мог встретиться с ссыльным поэтом.
Да и трудно было Ахундову не встретиться с Лермонтовым в Тифлисе, где многие знали друг друга в лицо [40].
Элегия Ахундова на смерть А. С. Пушкина ходила по рукам, и можно с уверенностью сказать, что она была хорошо известна всему литературному Тифлису. Сам Лермонтов был выслан на Кавказ в связи со стихотворением "Смерть поэта". Совершенно естественно, что одно это обстоятельство могло толкнуть двух поэтов друг к другу. Они не могли не искать встречи: их объединяла общая любовь к памяти Пушкина.
Молодой Ахундов уже тогда был известен в Тифлисе своим блестящим знанием восточных языков. Именно к нему, как прекрасно знающему Восток, мог обратиться Лермонтов, выразивший желание изучить азербайджанский язык. "Начал учиться по-татарски, — пишет Лермонтов из Тифлиса С.А. Раевскому, — язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе". Лермонтов много ездил по Кавказу. "С тех пор как я выехал из России, — сообщает он в том же письме к Раевскому, — поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на перекладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был в Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетый по-черкесски, с ружьем за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже…"
В черной бурке, накинутой на куртку с красным воротничком, на гнедом кавказском коне, по неустроенным, крутым проселочным дорогам путешествовал русский поэт. Через плечо была перекинута черкесская шашка на кабардинском ремне с серебряным Набором. За спиной, в чехле, висело походное ружье. Он ехал и ночью и днем, не страшась случайных встреч, отстреливаясь от отрядов лезгин, нападавших на азербайджанские земли. Он "ел чурек", испеченный в азербайджанских тендирах [41]. Это было в холодные и дождливые осенние дни 1837 года.
40
[40] О возможной встрече Ахундова с Лермонтовым см. книгу Ир. Андроникова "Лермонтов в Грузии в 1837 году".