Выбрать главу

Владыки не останавливаются. Пока не добиваются своего.

Золотые глаза леденили страшнее золота трона. Приказывали — стой. Не двигайся. Ляг и прими свою судьбу — и будь покорной.

Потому что никто не осмелится заступить дорогу Зевсу Всемогущему.

Кроме, может, разве что…

— Брат, не смей!

Змей был уже совсем близко, у ее ног, у подола — когда раздался голос Гестии, полыхнуло пламенем, а потом Персефону пушинкой отшвырнули в сторону.

И перед царственным змеем возникла фигура Таната — во второй раз за день, нелепым отражением совсем недавней сцены: перед воином теперь был не лучник — воплощение Владыки. Бог смерти стоял с пустыми руками, без меча, потому что какой меч может противостоять тому, за кем сила Олимпа?!

Показалось вдруг, пригрезилось: у воина ссутулены плечи, черный гиматий, в пальцах сжат двузубец… Видение размылось маревом: какой двузубец, какое оружие, чем можно бить, когда перед тобой царь царей?

Тут только бежать… бежать!

— Хтоний, царица!

Голос у Таната Жестокосердного был жестким и хриплым, и Персефона не успела подумать, что шлема нет при ней: пальцы, судорожно вздрогнув, схватили из воздуха пришедший ниоткуда шлем.

Холодный металл скользнул по щекам, разрывая оцепенение — бежать!

— Беги! — резанул голос тетки Гестии, ее Кора так и не увидела — увидела только, как на месте змея клубятся тучи, из которых возникает дышащая гневом и величием фигура с трезубцем.

И повернулась, отчаянно изламывая мир, не зная — куда можно сбежать от гнева Олимпа.

Падая — в темноту.

МОНОДИЯ. АФИНА

Вмиг изнеслась из нее, копием поражая, Афина;

Пали под ним Гиганты многие; прочих гремящий

Бог низложил; развалилися горы, и в Тартар глубокий

Сверглись враги.

П. А. Катенин

— Ты Мудрая, — сказала ей мать однажды. — Ты должна.

Сказано о чём-то, что не помнится. Помнится только — должна.

Мудрость всегда должна кому-то.

Обязана примирять метким словом склочных олимпийцев. Блюсти мир на земле и в небесах. Быть идолом для смертных, снисходя к их просьбам. Покровительствовать наукам и ремеслам. Изрекать то, от чего будут ахать: «Ух, и сказала!» Прорицать будущее, толковать предсказания — и чутко улавливать пожелания тех, кто над богами — Прях.

Знать, куда ведет твоя нить — и следовать по ней.

Быть Мудрой — значит вечно быть должной что-то Ананке-Судьбе.

Быть Мудрой — значит быть одной. Потому что ничто не должно затуманивать холодный и чистый разум.

Быть Мудрой — быть как та.

Та приходит редко и только в дурные, холодные ночи. Глядит грозно и обвиняюще, потрясает эгидой, с которой слепо пялится чья-то голова. Вскидывает голову и шевелит губами, и ее слова по губам прочел бы даже глупец.

Я — дочь Зевса Громовержца, вышедшая из его головы. Я — Афина Мудрая и Воинственная, любимая дочь своего отца, покровительница наук и ремесел, олицетворение рассудочной войны. Та, к чьим советам прислушивается сам Эгидодержец, чье почетное место — на Олимпе…

Я — та, кем ты могла бы стать, если бы не изменила своей мудрости.

Она стоит, опершись на копье, и глядит с презрением. И от серых глаз веет ледяным, завораживающим, вечным одиночеством.

Отвечать снам глупо, но единожды изменив показной, выхолощенной, придуманной кем-то мудрости — можно изменить и второй раз.

— Да. Ты та, кем я никогда не позволю себе стать. Вечная должница и вечная пленница, для которой Мудрая — не прозвище, а клеймо. Так пусть меня не будут звать Мудрой. Пусть будут звать Невидимой. Или пусть не зовут вовсе. Я — дочь Метиды Разумной и Аида Невидимки, и одного этого было бы достаточно для меня сейчас… всегда.

Мудрая глядит с издевкой, с пренебрежением. Словно на грязь. Колко спрашивает взглядом: не слишком ли мало? За ней, мудрой, стоит призрак — безграничное величие Олимпа, и слава алтарей, и город, названный ее именем…

— Иногда мудрость в том, чтобы отказаться от чего-то — и обрести большее. Глядя на семечко — можешь ли ты предсказать, какие плоды оно взрастит? Можешь ты предсказать мне — что я обрету и кем стану?

Мудрая в снах кривит губы и молчит. Бросает упрямый взгляд, стараясь скрыть досаду от незнания. Выплевывает через силу:

— У тебя неправильно началось. И теперь даже Ананка не сказала бы — чем закончится.