Смотреть на ту, в доспехе, в копье, с эгидой, овеянную славой — все равно что глядеть на полуденное, злое солнце. Больно от искушения, больно от сомнения, больно от вечного вопроса: так у кого же закончилось правильно?!
— У кого? — шепчет она, и сама слышит, что ее голос прорывает пелену сна, и мечется, пытаясь разрешить загадку. — У кого правильно? У кого всё… правильно?
— У нас.
Это не та, из сна. Это другой шепот — живой и настоящий, щекочет висок.
— У нас будет правильно, — уверенно повторяет кто-то шепотом. — У нас с тобой всё будет правильно, моя царица.
И Мудрость во сне уходит, краснея от зависти.
Утро подкатилось под щеку румяным яблоком. Яблоко пощекотало алым боком нос, к плечу скатилось. Афина улыбнулась сонно, вдохнула яблочный запах. Захотелось опять закрыть глаза — слетать во сне к материнским яблочным садам, пусть мать будет хмуриться и ворчать, и говорить, что она должна…
Плод был золотисто-алым. Прекрасным — пальцы попросили ткацкого станка. Выткать золотисто-алые яблоки.
Утро же было неправильным.
Фальшиво безмятежным. Полным слишком заливистого птичьего пения: давно рассвело.
Одиноким.
За последние годы она привыкла просыпаться от ласк мужа. Арес поднимался всегда с рассветом, на неуловимую минуту раньше нее — и частенько старался продолжить то, на чем закончили вечером. «Не хватило тебе, что ли», — ворчала Афина, когда он прижимался сзади, начинал играть с разбросанными по ее плечам волосами, покрывал поцелуями плечи, стискивал грудь… «Не хватило», — отзывался муж охотно. Говорил: мечтал о ней столько лет, что теперь насытиться трудновато.
А я сколько-нибудь лет мечтала? — задавалась вопросом Афина — и не могла ответить. Потому что не помнила — когда из вздорного, раздражающего юнца с Клеймом Кронида Арес успел стать большим. Мыслей о нем она стыдилась, чувства — глушила, порывы — убивала боями на арене. Когда все думают, что ты мудра — легко убедить себя в том, что так и есть.
Признаться себе, что ты полюбила брата, которого все прочат на трон, гораздо труднее.
Афина приподнялась. Села в постели, покатала задумчиво в пальцах чудесный плод. Наверное, из сада титана Атланта, из сада Гесперид. Откуда только взял?
Мужа рядом не было — только выемка в постели, хранящая след его тела. Небрежно брошенное на стул стрекало: не взял колесницу. Спешил? Просто не хотел будить?
Колесница. Вспомнилось на миг: летит смоляная квадрига, и ветер весело рвет одежду с плеч, намекает: зачем?! И вздымаются клубы пыли, и пьянит аромат близкого моря, и сильнее него опьяняет аромат свободы: всё, хватит, я больше не должна…
И где-то в бесконечной дали остаются проклятый Олимп и проклятое пророчество. И звучит, ободряя, только для нее: «Хорошо сделано, дочка».
С отцом она советовалась часто — не прибегая для этого к словам. Достаточно было полувзгляда, полужеста. Иногда и этого было не нужно: она знала, что он сказал бы.
Знала, что он смеялся, когда услышал — как Арес похитил ее, безмятежно танцующую на лужайке. «Безмятежно?! — взмахивал руками Арес. — Да ведь даже Деметра не поверит. Вот если ты охотилась или тренировалась в метании копья…» — «И каким образом ты меня похитил, если у меня было копье?» — «Уклонился от твоего броска. Или мы схватились, и когда копья переломились, уволок. Аполлон эпическую поэму об этом сложит, царица моя!»
Своей царицей он назвал ее в первый же день — когда кони начали выдыхаться, и пришлось прекратить бешеную гонку почти на краю света. Она тогда взглянула на пещеру, возле которой они остановились. Хмыкнула насмешливо:
— Не сожалеешь, царевич? Вместо пророчества — изгнание, вместо трона — камни, дворец — пещера…
— Зато у меня в царицах — Афина Мудрая, — отозвался он и протянул руку — помочь ей сойти с колесницы. — Что мне троны?
Потом еще всё не решался подойти: разводил костёр, подстрелил пару зайцев, пока она набрала диких яблок, распрягал коней, устраивал немудрёное ложе — и поглядывал недоверчиво. Будто полагал — взбалмошный мальчишка — что Афина Мудрая способна сбежать с Олимпа понарошку.
— С Афродитой ты тоже робок? — спросила она, распуская волосы и скидывая хитон. — Или полагаешь, что ты сможешь в изгнании уклониться от своих обязанностей? Или, может, хочешь подождать настоящей свадьбы, с обетами и благословениями родителей? Ждать придется несколько веков, так что ты…
Осеклась, присмотрелась к ставшему столбом Аресу. Слишком восхищенно смотрит — подумалось. Афродита что — и не раздевалась перед ним никогда? Или нимфы, с которыми он убивал время, были так уж уродливы?