«Просто я думаю, что это сон», — сказали черные глаза незадачливого похитителя. Афина усмехнулась. Выбросила из-под ресниц ответный взгляд: «Так я бы на твоем месте не медлила, Клименид: вдруг проснешься».
Потом было жарко и тесно, и он приподнимал ее бедра и сцеловывал с губ шепот: «Если бы ты… так владел мечом… у меня бы на арене… не было ни шанса», и в волосы набивались сухие травы, и он смешно боялся причинить ей боль («Хаос, ты что, правда? Вспомни арену»), и звезды дружно прикрывались от смущения облаками Нефелы — будто покрывалами.
И всё было правильно.
Потом она учила его драться на мечах: «Ну, есть же у тебя способности, ведь ты же его сын». Он узнавал соседей, заводил слуг, начинал постройку дома. Рвался назад на Олимп, когда прошли слухи о бичевании Геры: «Я знаю, что он не станет, я верю, но там что-то началось, и я должен… должен!»
«Не должен», — сказала Афина, угадав желание отца. Взъерошила мужу волосы. Сказала тихо: «Он не хотел бы, поверь. Отец не первый год играет с Ананкой: как бы там ни было, он справится. Но ему трудно. Он — на виду. И потому надежда на нас: нам нужно скрываться и наблюдать».
— Наблюдать за чем?
— Чтобы понять.
— Понять — что?
— Кто начал это. Войну нельзя выиграть, если не знаешь — против кого воюешь.
— Войну?
— Да. Ты знаешь, что мать-Гея снова родила для себя? Безобидного ребенка, Офиотавра. Кто-то умертвил его. Кто-то, кто хочет, чтобы Гея ненавидела Кронидов. Кто незрим даже для Владыки Олимпа — и потому мы должны оставаться здесь и наблюдать. Собирать союзников. И ждать.
Арес нахмурился было — ждать у него получалось плохо.
— Помни о пророчестве Мойр, — напомнила она тогда. — Не нужно тебе быть рядом с отцом в такой момент.
Арес кивнул, принял игру, смирился. Он часто позволял себе соглашаться с женой. Когда они уже обзавелись домом, слугами и хозяйством, когда в их дом начал заходить и советоваться с Афиной Прометей Провидящий — Афина краем уха смогла услышать обрывок разговора между Аресом и Эпиметеем. Брат Провидящего тогда только-только женился (по слухам — жену ему в наказание за неуступчивый нрав подкинули боги Олимпа) — и вот теперь хмыкал о том, что Арес как-то уж слишком покорен жене.
— Ты, значит, свою не слушаешь? — уточнил Арес спокойно. Дождался кивка и обрубил: — Потому что моя — Мудрая, а твоя — дура.
— Ты не Мудрая, — бессильно шептала мать, к которой Афина осмелилась наведаться только через три года через побега. — Иногда мне даже кажется — ты не моя дочь. Променять всё на мальчишку…
— Ты растратила всю свою мудрость, кувыркаясь с Аресом в постели, — презрительно фыркала бывшая подруга Артемида. — Стоило оно того?
— Да какая уж теперь мудрая! — отмахивалась молва.
Афина кивала. Подтверждала матери: да, я не только твоя дочь. Усмехалась Артемиде в лицо: может, и стоило. Не вслушивалась в молву.
Подхватывала, будто нити, все, что случилось, ткала единое полотно: вот являются заговорщики, которых незнамо кто подначил… впрочем, ясно кто — Мом Злонравный. Почти удавшееся свержение отца — каким-то чудом заговорщики оказались поверженными, а Аид Невидимка освободил себе руки и едва было не посадил на трон Олимпа своего сына — и любовника Геры.
— Двадцать лет, — процедил Арес, когда услышал о том, как свергали Климена Олимпийского. — Двадцать лет думал, что это я… Тартар бы взял этих Прях!
Возвращаться на Олимп они не стали. Даже когда чаши качнулись было: вот она — война с Посейдоном! С подземным миром! Вот — война…
Не та война.
— Будет другая, — тихо сказал Прометей.
Он пришел в тот день, когда Аид должен был нарушить клятву Стиксом. Афина знала: нарушит. Значит — конец Посейдону… или кто там в его теле. Значит — этой войны не будет.
Хотелось отбросить проклятую мудрость — которая говорила, что и здесь отец поступил правильно, выбрав самую малую цену. Неправильно. Неестественно. Не так, как любой из Кронидов — не так, как кто угодно.
Впрочем, разве кто угодно сойдет с трона сам? Или оставит в живых сына, о котором сказано было — свергнет отца. Или добровольно отпустит жену к любовнику. Или…
— Кто начнет ее? — спросила Афина — и не получила ответа. Тогда она кивнула. Спросила иначе:
— Кто ее начал?
— Любимчик, — шепнул Прометей, задумавшись. Вздохнул тихо: — Со щитом было бы легче. Но он стал лучником… а стрела может обратиться против кого угодно. Теперь у него нет стрел — остановит ли его это?