Афина молчала. Думала об отце, который нынче шагнет в ледяные воды, предотвращая войну. О том, что всю свою жизнь он старался предотвратить войны: сперва с Кроном, потом между братьями, потом с титанами, со своим сыном, теперь вот — с подземным миром. Наверное, это мудро, вот только — долго ли бегать от неумолимого? Рано или поздно, сколько ни отворачивайся, война явится на порог. Рано или поздно…
— Можно ли избежать? — спросила она. Провидящий качнул головой. Потом вдруг прибавил тихо:
— Однажды я попытался свергнуть Климена Олимпийского. Участвовал в заговоре вместе с его братом, Посейдоном. Заговор не удался, и Климен спросил меня — что я такого видел… Я видел его, творящего расправу над моим учеником. Видел войну между ним и Ифитом. Видел безумного тирана у власти…
— Мойры тоже видели, — сухо сказала Афина, — как сын свергает отца.
Подумалось вдруг: что они видели обо мне? Обет девственности? Эгида с оскаленной головой чудовища? Вечное соперничество с братом?
— Пророки видят лишь тот исход, который ближе всего, — проговорил Прометей задумчиво. — Видела ли ты их полотно, дочь Метиды? Я видел и касался его — осязал призрачные шансы нитей. Чтобы предсказать один исход, нужно помнить о том, что настоящих исходов сотни.
— Так почему Судьбы не избежал Крон? Ведь и ему дали то самое пророчество? Почему он схватился за те нити, которые ведут к его свержению — почему не смог? Почему не предусмотрел?
Сорок тысяч почему — выплыло откуда-то, то ли из прошлого, а то ли так — из мыслей. Сорок тысяч почему — и всего один ответ: потому что это ты, моя Ананка…
Голубые глаза Провидящего прятались за длинными, как у женщины ресницами. И Афина вдруг поняла: его мучают те же вопросы. Нет. Наверное, те же вопросы мучают всех Мудрых.
— Прях — тоже, — тихо промолвил вдруг Прометей. — Думаю, и Пряхи не знают ответа на это, дочь Метиды. В конце концов, Мойры не вездесущи. Говорят, даже их мать…
Замолчал, устыдился великого кощунства, которое чуть было не полезло с уст. Потому что разве не Ананка Неотвратимая знает все и обо всех? Разве не она видит все будущие, какие только могут сложиться? Ведь должна же была та, которая где-то вращает ось мира, прозреть это все: двое, бегущих от Олимпа на колеснице, сына, не свергающего отца, жену царя, сбегающую с любовником-кифаредом, и сломанные крылья бога смерти, и его сватовство к огненной богине… Должна была?!
Должна была предусмотреть и предвидеть, что треснет и вывернется наизнанку привычный уклад, что песни начнут стыть у аэдов в глотках, что Лисса-безумие сама признается: ей до такого не додуматься… должна?
Ананка — мудра, а мудрость всегда должна предвидеть.
Потому что, если бы вдруг не предусмотрела и не предвидела — она посчитала бы нас всех, вышедших за грань, слишком непонятными, слишком спутавшими пряжу ее дочерям… что делают с паразитами, путающими пряжу?
— Будет война, — шепотом повторила тогда Афина. — Другая.
Афина вздрогнула, очнувшись. Потянулась к мужу мысленным зовом — и словно ударилась в глухую стену. Будто зовешь не просто далекого — того, кого и нет вовсе.
Ногти вонзились в яблоко — плод брызнул золотистым, пахучим соком. Афина, опомнившись, вскочила. Отшвырнула одело. Прислушалась слухом воина — по утренней привычке.
За стенами спальни перекликались служанки, пахло мясной похлебкой. Утро было в разгаре: звенели птицы, где-то дробно стучал нож. Промахос нахмурилась. Отбросила яблоко, проводя по телу ладонями — облекаясь в короткий, боевой хитон и дорожный хламис.
Муж исчез неспроста. Яблочный сок отдавал горечью извинений. Мнимой беспечностью («Я ненадолго, не беспокойся»). Ложным призывом не тревожиться («Кушай яблочко и не волнуйся, женушка!»).
Афина призвала яблоко обратно в ладонь. Задумчиво покрутила так и сяк, пораздумала: послать, наподобие метательного диска, в голову? Достойно Деметры, а не Мудрой. Я еще сделаю так, что ты на яблоки не сможешь смотреть, муженек. Особенно за то, что усыпил — а что усыпил, в этом нет сомнений: она привыкла вставать с рассветом.
Осталось решить, куда мог отправиться блудный муж. Промахос неспешно прошлась по двору: в последние годы хозяйство разрослось. На поклон являлись не только племена с краев земли — и старые знакомцы: боги, лапифы, кентавры. Недовольные тем, как правит Зевс Сияющий на неизменном Олимпе. Вкусившие правления нового тирана и готовые вернуться к старому — явись сейчас Аид, они бы пали ему в ноги и покаялись всем хором. Но Аида не было, и притекали по старой памяти — к ней… и к тому, кто был так похож на отца, о ком все привыкли думать, что за ним и для него трон Олимпа. И тут уже — откручивайся, не откручивайся, а союзников в новой войне приходится приобретать. Пусть даже эти союзники думают, что война будет — против Зевса и за трон. Набежало столько — Арес шутил, что впору города строить… «Построим», — соглашалась Афина.