— У тебя больше нет выстрела, — сказал он злорадно. — Кажется, ты его подарил.
Ты знала об этом, бабушка-Гея, когда дарила мне это? Знала, что он постарается забрать у меня оружие — потому и дала два?
Выбор из двух.
Пальцы стиснули теплый, старый металл, вышедший из плодоносных недр матери-Земли.
Лук, к которому не нужно дарить стрелу.
— У меня есть еще выстрел, отец, — прошептал я, глядя ему в лицо. — Я не выстрелил за мать.
И резко потянул назад тетиву, свивая из воздуха свою настоящую стрелу — сковывая из серебристого ихора, блестящего на щеке матери, и ее тихой, безумной песни, и плача золотоволосой сестренки, и страха в глазах братьев, и беспокойных, проклятых лет на острове Крит. Вытаскивая из воздуха, выплетая из горечи и ненависти.
Черное острие легло на тетиву пророчеством. Нацелилось безошибочно — оперенное шепотом Урана-Неба над головой: «Тебя свергнет сын, сын, сын…»
И он услышал это, потому что перестал улыбаться, потому что оскалил зубы, мотнул головой, чтобы не слышать — и стиснул пальцы, словно сжимая рукоять, древнюю, страшную…
Рукоять выщербленного серпа-улыбки, ухмыляющегося чистой пустотой. Но, как известно, страшнее — не всегда лучше.
И не всегда быстрее.
Время замерло. Оскалилось отчаянной ухмылкой: промахнешься!
«Не промахнусь», — шевельнулись губы, и черное пророчество ушло в лёт — стрела, густо смазанная предназначением и моей яростью.
Такими стрелами не промахиваются.
Крон охнул и нелепо булькнул пропоротым горлом, в котором торчала черная стрела.
Оперенная страшным пророчеством.
Крон разжал пальцы — и из них пропала возникшая было из воздуха рукоять. Страшная, древняя…
Только немного менее древняя, чем мой лук.
И серп, который не успел призвать хозяин, помедлив, канул в воздух.
Признал, что для улыбок сейчас не место.
Потом с неба подстреленной птицей упала тишина. Распластала крылья, укрывая площадку перед царственной горой. Замела все вокруг пушистыми перьями — клочками молчания.
А там, в небе, с которого слетела тишина, наверное, раздавалось немое мстительное хихиканье — и гремело без слов: «Помнишь, сынок? Тебя свергнет сын, сын, сын…»
Титаны стояли, вслушивались в это хихиканье — неслышное, а вот каким-то чудом — скрипучее и злорадное. Стояли толпой вокруг площадки. Всматривались в павшее Время.
Поднимется?! Нет?!
Нет. Это знал я. Знал теплый, страшный металл, что был выплавлен в недрах Геи-Земли еще до серпа.
После таких стрел не поднимаются.
Может, потом, через века… если ему позволят.
Только вот кто ему позволит?!
Мать поняла первой, потому что подползла на коленях к телу Крона — он лежал, разбросав черные волосы, и борода не давала увидеть рану в горле. Подползла — и завыла — тихо, безумно и страшно.
Сестры и братья молчали.
Титаны тоже — вытягивали шеи, будто надеялись: может, все-таки встанет?!
— М-м-ме-е-е-е!!
Вот тогда они очнулись. Когда узрели козу, бестрепетно бодающую ногу их предводителя. С самым зловредным видом бодающую — мол, накося-выкуси, Повелитель Времени!
И вообще, сейчас я еще и край твоего хитона сжую.
— Хватай мальчишку! — полетело из толпы хриплое, отрывистое.
И толпа ожила, забурлила, замахала руками, дубины какие-то подниматься стали… крики полетели.
О щенках-выскочках, проклятых пророчествах, козе, порожденной Ехидной.
Еще о много чем — я не особенно слушал.
Смотрел на мать, воющую и рвущую волосы над телом отца.
На прильнувших друг к другу младших.
Внутри было пусто.
Болталась, гуляла неприкаянная мысль: неужели поэтому она просила меня не вмешиваться, неужели поэтому…
Опомнился, только когда брошенный кем-то камень проехался мне по виску. Хорошо проехался — ссадина была бы на полголовы, если бы не вскользь. Тогда встрепенулся, сжал губы — и резко потянул назад тетиву своего оружия, свивая новую стрелу — из горечи в груди и разочарования, и смеха старика-Урана над головой, и мягко капающего на землю ихора Времени.
Эй, титаны! Не хотите ли угоститься пророчеством с тетивы? Вам, может, и не прорицали ничего вроде «вас свергнет сын» — так я могу и без прорицаний. Так, попросту — стрелой, кто первый на очереди?
— Стойте!
Голос какого-то высокого, светлоусого, перекрыл общий гам, в котором уже явственно слышалось: «Разорвать на части и в Тартар!» Вещий Япет, если я верно понял рассказы братьев-ветров. Отец кучи таких же вещих сыновей. Еще, говорят, мастер медовуху делать. И яблочную бражку.