Опыт дерется с опытом. Мудрость — с хитростью.
Только вот ранить не хочет никто.
Медные волосы тоже рвутся ветром — полететь бы туда, с ними потанцевать… Лежите, дурные. Натанцевались уже. Ночью, на Флеграх.
Арес наконец ее заметил, кивнул Афине. Подошел, еще запыхавшийся после поединка, чуть припадающий на правую ногу.
— Ну, дорогая мачеха, — сказал, усмехаясь. — Такого натворила! Как увижу отца — первое что скажу, так это что с выбором не прогадал. Мало того, что с его шлемом — так еще и в его манере: получите в зубы то, чего не ждали.
Персефона, глядя на его лицо, тихо шевельнула губами: чему радоваться? И даже больше того: тут Лисса-безумие не проходила? Война на пороге, богов Гигантам не одолеть, а эти двое нашли, когда — на мечах…
— Мы вчера вечером как раз вернулись — ты уже спала. Ну как, отдохнула? — глядит только с тревогой, будто на младшую сестренку. — Тебе бы подкрепиться сейчас — нектар…
И это тоже — нашли когда. Персефона поморщилась, хотела было спросить: может, это все-таки был дурной сон, ее просто выбросило здесь, остальное приснилось… Но вслед за мужем подошла Афина и ответила сразу на взгляд:
— Не сон. И не бездельничаем. Просто ждем кое-кого — а забивать голову сейчас было бы неразумно. Успеем, когда гости прибудут.
Арес пробормотал что-то под нос о том, что некоторые гости кому угодно что угодно в голову забьют. Гвоздь, например. Персефона взглянула недоуменно и настороженно.
— Они тебя не выдадут, — успокоила Афина. — Ни Зевсу, ни Аполлону, ни матери. Будут только наши союзники.
Союзники бывают в войне.
Оказывается, они к ней готовились. Ждали и копили силы. Олимп пировал, — думала Персефона с горечью. Олимп пировал, и у нас вовсе нет войск. А здесь, на краю света, втихомолку и издалека заключались военные союзы, ковалось оружие под руководством Прометея, создавались отряды, палестры…
Что может группка изгнанников-заговорщиков?
Судьбы мира решать, оказывается.
На совет первым явился Прометей. Прошел в густую тень обширной беседки, уселся. Извинился за брата: у того какие-то разговоры с отцом. То ли по поводу сосудов, то ли по поводу Пандоры, то ли по поводу вещих прозрений, кто там знает многомудрого и осторожного титана Япета.
Прилетел Гипнос — какой-то встрепанный и угрюмо трущий глаза: «Уснешь с вашей братией! То копьем. То на Флегры. На себя самого отвара не хватает!»
Следом возникла Гера, кивнула деловито: «Так и знала, что ты где-то тут, успокою сестру. Нет, не скажу, конечно, где ты. Садись ближе, племянница, долго не виделись». Персефона кивала скованно: не знала, как говорить с первой женой Климена Странника. Хотя она ведь сейчас замужем за другим — вон ее кифаред, тихо гладит струны, а глаз с жены не спускает — вдруг да потеряется.
Последними в воздух внутреннего двора шагнули Танат и Гестия. Богиня очага улыбалась тускло, измученно, и Гера тут же подскочила с возмущением:
— Ты с ней что в ваших болотах сотворил, подземный?!
И поперхнулась, когда взглянула на Убийцу. Раньше у того разил только взгляд — а теперь все лицо заострилось будто лезвие. Подольше посмотришь — с дырой в глотке упадешь.
— Думаю, не в болотах дело, — сказал Арес вполголоса, пока Гера усаживала Гестию поближе к очагу. — Тетушка, а правда, что Громовержец после беседы с тобой летел кверху тормашками?
Гестия, грея руки у огня, призадумалась.
— Тормашек не было. Но немножко, кажется, все-таки летел. Ну, он же хотел ударить Таната!
Рассмеяться в голос помешала только толосная физиономия бога смерти.
— Элизиум, — тихо сказала Персефона. Дождалась непонимающих взглядов. — Зевс разгневался на непокорных. Помешавших ему. Бросивших ему вызов. Он обратился к Мому — тому, кто занимает трон в подземном мире. Мом-Насмешник не хочет выдавать подземного. И ссориться с Зевсом тоже. Он сделал Элизиум вотчиной младшего сына Нюкты. И отправил его туда… в ссылку.
Тихо охнула Гера. Прометей исторг сочувственный вздох. Афина подперла кулаком подбородок, смотрит пристально: откуда знаешь?
— А что б ей не знать, если она тьму нашего мира призывает, — бурчит Гипнос. — И мир гранатами зарос по самое не могу. Ее признали царицей. Дали право — я бы так сказал, побольше, чем у братишки-Мома, хоть у него и трон под седалищем. Только вот — почему?
— По праву мужа, — передергивает плечами Гера. — Может, на Олимпе брак и не признали, а вот мир признал. Тем более что они клялись в верности на его берегах.
Ничего не укроется от богини домашних очагов. Только вот Гипнос не согласен.