— Факел тебе подарил, — буркнул я. Подумал — надо бы подняться с колен, что ли. Не по-владычески. А, плевать. — Гестию спроси — как с ним обращаться.
— Он… будет как светильник для теней, — прошептала Гестия, обнимая своего… мужа, что ли? И когда успели, вот еще новости — где ж они Владыку нашли на обряд? — Тени будут выходить из тел и видеть этот огонь, и он будет утешать их в отчаянии… будет греть…
Танат перевел взгляд на факел в руке. Потом вновь на меня. Казалось — сейчас новый бог смерти поинтересуется: я, случаем, не идиот? Спасибо, ведро не всучил. Или, например, лопату.
Это еще нужно выяснить, кто из нас идиот, — ответил я взглядом. Я, например, не ломаю свои мечи. Хотя да, я же не мечник — ну, значит, стрелы и луки не ломаю. И вообще, скажи спасибо, что я тебе другое имя не дал. Обозвал бы… Макарием каким-нибудь. Богом блаженной смерти, к примеру.
— Что ты сделал, Кронид? — повторил Танат тихо, настойчиво. Пришло — будто отголосок оттуда, с Олимпа, где в сером доме сотряслись стены и содрогнулась древняя пряжа…
— Переписал, — прошептал я, обретая ответ. Легко — будто все время его знал.
— Как ты смог? — прозвучал второй тихий вопрос.
— Потому что меня тоже… Потому что моей судьбы нет у Мойр. После Стикса стираются Судьбы: он пережигает любые нити.
А те, у кого переписаны судьбы, опасны. Опаснее них — только те, чьи судьбы исчезли вовсе.
Потому что дай им только волю — и они будут менять и другие судьбы. Переписывать.
Словно зараза какая — коснись, и перекинется.
— Что дало тебе такое умение? — третий вопрос. Будто свет факела, озаряющего зыбкий путь во тьме. Быстро он осваивается с новой работой, этот подземный.
Потому что я ведь знаю — она не просто так со мной говорила. Не просто так выбрала любимчиком. Может, именно за это — за умение писать чужие судьбы…
Только вот что она подумает теперь — когда я не пишу, а переписываю?!
— Опасаюсь, — вздохнул в памяти голос Стикс, — что ты разгневал что-то, что страшнее.
Я покривился и открыл рот, чтобы ответить. Не знаю, что — может, просто хотел сказать новоявленному братцу, чтобы не лез с вопросами.
Хлопнула дверь.
— Ну, царица моя, — вздохнул голос Ареса, — кажется, здесь мы всё упустили. Вот ведь Хаос — я всякое мог про отца представить, но такого…
А, ну да. Та еще картина для бога войны в изгнании: хижина огородника во всей красе. На полу — потеки крови вперемешку с серебром, валяется изломанный меч смерти. Гестия прижалась к богу смерти, обхватила сзади и под спину поддерживает. Бог смерти таращится на факел, который невозмутимо пылает в его руке. Владычица подземного мира застыла полунагая, волосы растрепались, в руке — еще один черепок, из него нектар капает. А клятвопреступник и свергнутый царь расселся рядом с Танатом на полу, трогает царапину на шее и подниматься, вроде бы, не собирается.
— Много ты знаешь, Арес, — решительно отрезала Афина, шагая внутрь дома следом. — Для него-то как раз такое нормально. Ну, что скажешь, Литос?
Мудрая наверняка ждала мудрых вопросов. И получила самый мудрый из всего, на что я мог сподобиться.
— У вас там что — всё настолько худо?!
МОНОДИЯ. ЗЕВС
Есть Зевс над твердью ― и в Эребе.
Отвес греха в пучину брось, ―
От Бога в сердце к Богу в небе
Струной протянутая ось
Поет «да будет» Отчей воле
В кромешной тьме и в небеси:
На Отчем стебле ― колос в поле,
И солнца ― на Его оси.
Началось не так.
Губы шевелятся — во снах, в видениях, в призрачной яви.
И строки двух невидимых свитков ложатся — одна поверх другой.
Не было: юноша стоит против отца, в руке — натянутый лук, рядом коза рога наставила — у-у-у, забодаю! Не было.
Было: великая война, плачущее огненными каплями небо, скалы, сотрясающие воздух, и величественная фигура — щедро сеет из горстей молнии…
Не было: одинокая фигура лучника, перед ней — распростершаяся туша, вокруг — стон, вздох, гром — «Повелевай, Владыка!»
Было: кипит море, и чёрная копоть покрывает небо, и только ясная фигура в небесах не тускнеет, и молнии хлыстами ложатся напротив неё.
Не было! Было. Не было! Было.
Вечный мотив сердца — никогда не умолкает, никогда не прерывается. Ложатся друг на друга свитки. Правда становится ложью. Ложь — правдой. Лживых строчек столько — наверное, из них озеро можно слить. Из чёрных значков, рисунков, фигурок. Слить, а потом сесть на берегу, вглядеться в изменчивую воду. И кричать в лицо того, кто появится там: