О, сын мой, я отблагодарил бы тебя чем угодно, если бы опередил тех, кто устроил эти состязания. Потому что я понимаю — какого стрелка они ищут.
Самого ненавидимого. Самого подлого. Бьющего в спину смертного стрелка-клятвопреступника.
Хотя разве есть причина ненавидеть смертного, который никогда не вернётся?
Не то. Не так.
Совет закончился, Семья подалась — кто куда. На пиры, на состязания, а то и просто сплетни пересказывать. Афродита, правда, посматривала выжидающе: приголубишь, а?
Зевс усмехнулся, махнул — сейчас, мол. Скоро приголублю. А пока что вот посижу за владыческими раздумьями один.
Владыки ведь всегда одиноки. Друзья — ну да, откуда, когда каждый посматривает на вожделенный трон? Родня? Не забыли про клеймо Кронида: брат на брата, сын на сына. Любовницы вот разве что — тут есть, где развернуться и чем прогнать скуку. Жена, конечно, поливает своими слезами яблони — пусть поливает, только плоды крупнее будут.
Быть Владыкой и быть одиноким он был готов всегда. Ещё до того, как пошел в Тартар — Циклопов вызволять. До того, как воевал с выползавшими из подземного мира драконами.
До того, как пришёл в серый дом, который совсем недалеко от дворца — на Олимпе. Перед Состязанием, в котором — он знал — должен победить.
Он всегда знал — чего хотеть. И тогда пришёл, потому что хотел подтверждения. Только — подтверждения.
— Я буду править Олимпом?
Мерзкие смешочки — хочется рубануть каждую. Клото тянет жребии, Атропос с хихиканьем режет нити:
— Ну, надо же, какой вопросец выдумал. А ты сам как думаешь-то?
— Да. Потому что мне это суждено.
Прыскает Лахезис — поглаживает пальцами какие-то строки в свитке…
— Правда, что ль? Суждено? А почем ты знаешь, мальчик?
— Потому что я — лучший.
Лучший, — заливается ложью кифара Аполлона. И в мелодии дребезжит смех Мойр.
— Лучшие не спрашивают — они отвечают. Не пытаются взять — берут. Да. Ты будешь править на Олимпе. Если твой брат позволит.
— Посейдон не соперник мне.
— Не тот брат, маленький Кронид…
«Повелевай, Владыка», — прошептал он на следующий день. Вместо того, чтобы выкрикнуть: «Вор!» — в лицо брату. Мудрому, милостивому, благородному лжецу. Одержавшему нечестную победу — она не может быть честной, если в руках — лук Урана!
Вместо того, чтобы крикнуть: «Это должен быть я! Я — Истребитель чудовищ! Обо мне поют аэды, я пошел в Тартар и вызволил Циклопов, мне они сковали оружие… Я половину века шел к этому трону — это должен быть я!»
«Повелевай…»
Можно ли ненавидеть того, кто тебя спас? Можно — даже с удвоенной силой.
А он ведь уже почти простил брату ту победу над Кроном — когда увидел, что Климен Странник не суётся в их с Посейдоном противостояние, когда тот заявил, что не хочет править. Решил, что Владыка должен быть понимающим и прощающим — что взять с тихого мудреца, пусть даже у него в прошлом — проклятое, не выжигаемое ничем «кроноборец»?
«…Владыка», — Тифон лежал, раскинувшись — чудовище, которое они не смогли одолеть вместе с Посейдоном, и все раз за разом повторяли это, будто сами себя клеймили рабским клеймом. И он повторил тоже — царь должен уметь лгать! Усилием воли спрятав под улыбкой и ненависть, и крик: «Вор!»
Выбора не было: он понял в тот момент про брата слишком многое. Словно с глаз пелену сдёрнули.
Во снах он иногда бросал вору вызов. Отказывался склониться. Предлагал: давай-ка поглядим, каков ты в настоящей битве, а, кроноборец? Заканчивалось всё одним: Тихий и Мудрый Странник поступал тихо и мудро: не дрогнув бровью, он натягивал лук — и последним, что видел Зевс, оказывалась стрела, которая летела ему в лицо.
У тебя был шанс, брат, — подумал он тогда, склоняясь и пряча глаза. Теперь вот нет. Я всегда знаю, чего хочу. Я хочу Олимп — и он будет моим. Хочу Геру — и получу её. Неважно, что не в жёны. Когда я отниму ее у тебя и сделаю своей наложницей, когда она будет кричать подо мной и рожать от меня — я восполню своё ожидание.
А что придётся немного подождать, пока ты согреешь мне трон… ничего. Царь должен уметь ждать очень хорошо. Теперь только нужно чтобы ты поверил, что я никогда не поднимусь против тебя. Чтобы у тебя — а теперь я знаю, как ты действуешь, лжец и вор! — не было желания ударить меня в спину.