А за плечами у юноши дыбом выгибается морская волна. Шипит, как разъярённая кошка, кидается вперёд, принимая на себя удар неба, и расплёскивается пеной.
Волны приходят, и заключают фигуру юноши в бережные, любовные объятия, облекают в царские бирюзовые одежды и поднимают на себе, чтобы он мог стоять лицом к лицу с Величием. Море помнит — как Величие однажды бросило его и сбежало. Как трусливо отдало трон.
Море ничего не забывает. Особенно — любви. И звенит, и светится серебром, и несёт на себе тополиные листья, упавшие в бегущий к морю ручей. Море щедро отдаёт потонувшие в нём песни, и воды — ковкое серебро — готовы переплавиться во что угодно: в щит… в новую кифару… в лук.
Во что угодно — для морского. Для своего морского. С которым оно — одно.
Для нового морского Владыки, идущего в трудный путь — против неба.
«Вор!» — кричит, надрываясь, Зевс, и орёл в небесах выставляет когти и исступлённо рвёт поднимающиеся к небу волны. Тучи и волны переплетаются, перевиваются, как незадолго до того — прошлое и будущее.
И из водного вихря рождается, выплетается дикий жеребец — олицетворение моря, такое же, как орёл — для неба и пёс — для подземного мира. Взлетает пенная грива, вздымаются копыта — напротив крыльев, летит по ветру хвост — бурунами…
Небо — за яростно сияющей фигурой Владыки с трезубцем в руке. Море — за спиной юного кифареда, у которого больше нет оружия.
И чёрный пёс где-то тут же, поблизости, сидит, порыкивает весело над своим хозяином. Башкой весело качает в сторону сцепившихся в смертной схватке моря и неба: дураки, да?! Совсем дураки, да?! Бездарно дерутся?!
— Бездарно… дерутся, — соглашается хозяин, чуть шевеля губами.
Чёрный пёс и его хозяин уже знают — кто проиграл эту схватку. Еще до того, как она началась.
— Бездарно дерёшься, — шепчут губы Убийцы там, за пределом битвы неба и воды.
— Почему бездарно, — бездумно спрашивают губы измученной Геры, сердце которой сейчас — в этой битве.
— Потому что результат известен заранее.
Потому что стеклистое марево, ловушка Крона, через которую ничто не могло пробиться — теперь исчезло. Потому что Серп Крона теперь лежит спокойно и безмятежно — в руке нового хозяина.
Пытается делать вид, что он тут ни при чем.
Потому что ничто не мешает мне теперь шептать чёрному псу — можно…
И мой шёпот слышит то, что должно.
Та, что должна.
«Чем будешь бить, морской?!» — кричит Зевс, заливаясь безумным хохотом, и удар трезубца подсекает ноги вставшему на дыбы коню. Небо вцепляется в море — когтями, бьёт его крыльями вихрей, терзает клювом двузубца. Схватилось — с предвечным врагом, которого сейчас развеет, разобьёт, раздавит…
«Что у тебя за оружие, морской?!» — слышится в истошном хохоте неба, которое валится на остров. Хохот колеблет землю. Заставляет упасть на нее волны — жалобно прижаться к ногам своего хрупкого Владыки.
Нет.
К незыблемо стоящей посреди моря скале.
Мрак мокрых волос кипит в воздухе. Глаза больше не бирюзовы — черны по-штормовому, и Зевс начинает кричать, когда вглядывается в эту черноту. За ней — ненавистное сходство («Брат!! Вор!!»), за ней — сбывшееся пророчество и оживший смысл.
За ней — ответ.
Слетающий с чуть приоткрывшихся, юношеских губ. Названием самого страшного оружия. Взятого в час надобности.
— Клятва.
И волны моря, кипящие на островке, — оборачиваются чёрными, ледяными, пришедшими из моего мира водами.
Клятвой, о которой Зевс благополучно забыл в сражении — ибо разве могут существовать клятвы для Владыки, который совладал с Серпом Крона?!
Я закрываю глаза, чтобы не видеть — как это было со стороны. Чтобы не касаться опять ледяного, прорастающего в душу холода. Слышу только крик Зевса: «Я не причинил тебе вреда!» — жалкую попытку оправдаться.
Ифит молчит, но ответ выплывает откуда-то… из мира, из памяти… из меня.
«Я и мир — одно. Причинишь вред мне — причинишь ему… Причинишь вред ему…»
Так вот — наоборот это тоже работает.
Кажется, я даже опять кричу. Не в силах оторваться от Серпа Крона — я готов сейчас им заслониться от стылого, вязкого правосудия, которое пришло за братом. Только бы не слышать, не помнить, не чувствовать: «Ты знал, что влечет за собой нарушение клятвы». Только бы… не опять…
Я кричу, и мой вопль смешивается с отчаянным, пронзительным клёкотом орла, и с шумом морских волн, и с отдалённым голосом второго брата: «Вор! Лжец! Обман…»