Тишина — вбирающее в себя общее молчание: Гекаты, и Амелета, и недалекого Тартара — кажется, и он с чего-то онемел… И той, что уходит из подземного мира — не изламывая его вокруг себя, а просто так, пешком…
Сжимая в побелевших пальцах деревянное тело славного лука.
И задыхается за плечами у златоволосой лучницы Судьба — захлёбывается глотком ледяной смертности.
Чаша дрогнула. Накренилась в пальцах, расплескивая на плиты вино. Потом учуяла свободу — рванулась и совершила коварный побег. Заскакала по камню, довольная — аж искры высекла.
Хозяин чаши, посланник богов Гермес, этот побег не пресёк.
Гермес изображал каменную статую — будто поймал взгляд неистового чудовища. Объявилась, говорят, какая-то Медуза — только и делает, что в камень всех подряд превращает… Вот и бог сна, видимо, угодил под такой взгляд: окаменел, воздев руку с пестиком. Рот приоткрыт — только вот слова не торопятся вылетать. Боятся, видимо, перебить рассказчика.
Оно и понятно — не каждый день в роли рассказчика выступает Танат Жестокосердный.
И не каждый год рассказ начинается с фразы: «Война началась».
А после первой фразы падают другие: Аполлон мёртв, Зевса поглотил Стикс, Мом лопнул. У моря новый правитель. Аид скоро шагнет на Флегры с Серпом Крона — и заговорщики собираются его опередить…
— У-у-убить Гигантов? — тихонько уточняет Гермес.
Танат Жестокосердный отвечает коротким кивком. Будничным. Как будто нет ничего легче — убить Гигантов, остановить Кронида, у которого в руках — Серп Крона…
И смотрит серыми глазами — приказывая спрашивать. И Судьба осторожно пытается уместиться за плечами нового бога смерти — как-то странно, неудобно, будто крылья мешают… Только ведь никаких крыльев за спиной Железносердного нет?
Гермес, посланник богов, морщит лоб. Отчаянно пытается собрать мысленно мир — рассыпавшийся на мелкие осколки. И губы его шепчут невозможное, неправильное для него: «Нет, постой… слишком быстро, подожди…»
Да, кивает Ананка — теперь уже из-за плеч Гермеса, где она обосновалась надежно, основательно. Понимаю тебя, озорник и посланник богов. Это все слишком стремительно даже для тебя. Новостей слишком много. Даже для тебя. Это всё… слишком.
Для кого угодно.
Стикс застыла в соседнем кресле — задумчиво склонила голову, не поднимает взгляд. Дионис припал к меху со своим вином — от таких новостей захлебнуться впору.
Белокрылый Гипнос сидит, выпрямившись. Белые пальцы подрагивают на пестике — только что-то не слышно аромата мака, да и звука вечных ударов по каменной чаше — нет.
И он тоже шепчет невозможное. Для себя самого.
— Брат, — вышептывают побледневшие губы бога сна. — У тебя нет меча, брат. Как ты собираешься… тебе же нельзя вмешиваться!
Пальцы Таната запоздало взлетают к поясу, где теперь — пустота.
— Одолжу у Афины. Или у Ареса. Мечей всегда достаточно — было бы желание вмешаться.
Тихо хмыкает Стикс со своего места — ледяная, как воды ее реки.
— Ты отнял у меня клятвопреступника, Железносердный.
Приглушенно ахает Гипнос. Сталкиваются взгляды — подземного и подземной. Холод ледяных, страшных вод — против лезвия переломанного, но все еще острого меча.
— Да.
— Своим решением ты даровал ему бессмертие, хотя кара смертностью должна была длиться еще девять лет.
Молчаливый кивок — кто будет спорить с воплощением подземного правосудия.
Подземное правосудие, правда, не так уж сурово. Вон, усмехается краем губ. Шепчет:
— Молодец.
И по чертогу опять раскатывается стук — на сей раз грохочет пестик, выпавший из ослабевших пальцев Гипноса.
А Стикс устраивается в кресле поудобнее. Щурится насмешливо. И запускает первое копье вопроса — раз уж больше никто ни в состоянии спрашивать.
— Сколько же у вас есть воинов, чтобы сразиться с Гигантами?
— Пять.
— Их же… — выдавливает из себя всё знающий Гермес. — Гигантов же полсотни?!
Безмолвный кивок. Бульканье, хрип, надсадный кашель. Это Дионис в углу поперхнулся вином.
— Безумцы, — говорит Стикс ровно, без обвинения. — Вы собрались шагнуть на Флегры. Отсечь силу Геи с помощью нового морского царя — этого мальчика-кифареда… И что вы сделаете потом? Кто принесет смертность выплодкам Геи?
— Гера.
Жмурится, как от боли, Гипнос. Как тот, кто что-то понял — и отчаянно хочет не понять…
— Она же богиня, — хрипло шепчет он. — Гера — богиня, не смертная. Какая смертность, о чем… Ты говоришь — Аполлон мертв. Но он бог. Говоришь — Мом лопнул. Но и он бессмертен. Ты говоришь…