— Все вы… любимчики. Выродки, которые могут переписывать ее свиток. Рано или поздно — вас заедает гордыня, и вы хотите не просто переписать. Сжечь. Освободить всех и каждого — смертных и бессмертных. Думаете вы, что стоит за таким решением? Что будет, если кто-то из вас сможет убить Судьбу?
— Хаос, — предположил Серп Крона моими губами, улыбаясь едко и сумрачно.
— Хаос недолговечен, Убийца. Он всегда стремится к Гармонии и всегда избирает для неё самый прямой путь. Однажды он породил то, что стало над богами. Главный закон жизни — Неотвратимость. То, на чём держится ось этого мира. Неотвратимость должно что-то воплощать, а на небесах должно быть что-то, что превыше всего. И тот, кто убьёт Ананку, разрушит действующий порядок. Тогда ему самому придётся стать Неотвратимостью. Шагнуть — и занять место на небесах, возле оси мира.
Наверное, подошло бы для кого-нибудь, кого называли безжалостным века назад. Горький смех созрел на губах, скатился — плодом.
Воины всегда смеются горько, когда идут в битвы, где им не победить.
И ещё их иногда озаряют внезапные прозрения.
— Кто был до меня? — спросил я. — До Крона? Кто пытался убить её первым?
Уран, ну конечно. Старик, свергающий в пропасть своих сыновей.
Лучник.
Преданный сыном.
Первый из любимчиков — только вот Ананки ли?
— Он не был с матерью. Он был с… другой.
Имя она не осмелилась произнести. Будто могла накликать.
— Дурак думал возвести на небеса сестру Ананки. Считал, что этим может победить Неизбежность. Что жизнь станет иной…
А Ананка, стало быть, вмешалась. Выбрала себе своего любимчика.
И меч победил лук.
— Что стало с Ураном — я знаю. Что стало с той сестрой?
Хотя зачем рассказывать — ты главное смотри, вещая Мойра. Не отводи взгляд — я уже вижу, как мелькают там окровавленные локти твоей матери, раздирая сестру на мелкие части…
Части, которые она и сейчас еще пытается уничтожить.
— Что делаете вы, боги, с врагами? С тем, кто может уничтожить ваш мир? Кто перевернет самую его суть?
— Они, понимаешь ли, обе рожать могли, — подала тут голос Лахезис. — Из себя, как Хаос. Как Гея. Только вот обе могли порождать то, что — продолжение их самих. Мать вот родила нас. То, что… дополняет. Помогает. А та… та родила бы другое.
Чудовище, наверное, какое-то. Вон у Клото глаза вытаращились, губы брезгливо скривились — даже и не сказать, что такое она родила.
— Веру, — сказал я тогда.
— Новую веру, — эхом откликнулась Атропос. — Это были… страшные строки, Кронид. Эта вера уничтожила бы свиток. Изменила бы мироздание. И не стало бы никого. Ни Ананки. Ни вас…
— Что стало бы?
— Что-то иное.
Свивались нити из солнечных лучей — ложились одна поверх другой, в заведенном порядке. Покачивался развернутый свиток — ждал новых записей судеб. Людей, и кентавров, и нимф, и богов.
Истончались нити — ложились под ножницы Атропос, одна за другой.
Рождали музыку Неизбежности, наверное.
Или кто там знает — Гармонии.
«Все выходы хуже, — молчали Мойры, — вы не понимаете этого, глупые бунтари. Убей Алкионея, Кронид. Убей только свою Судьбу. Не посягай на ту, которая — Гармония».
«Это отвратительная Гармония, — молчали мы с Серпом. — Вы просто не знаете — как это. Знать, чем закончится. Осознавать, что впереди лишь мрак. Вы не тонули в черных ледяных водах Стикса, вас не било пророчествами из-за спины… Вы не знаете, что все строки в этом свитке — страшные. Ибо они — есть. Что ваша Гармония — несправедлива».
«Но это единственная, которая есть, ибо все выходы хуже, — тревожно молчали нити, покорно ложась под истертые лезвия. — Ибо если ты убьёшь Судьбу — что породит Хаос ей на замену? Или ты возьмёшься сам, Кронид? Сам будешь вершить мироздание?! Убей свою Погибель — и всё закончится».
Когда я отвернулся и шагнул к выходу — Атропос все же не выдержала. Подала голос:
— Что ты собрался делать, Кронид?
— Закончить правильно.
Хмыкнула Лахезис. Клото забормотала что-то — что вот, можно было бы и на ответ поспорить.
— Уверен, значит, что сможешь? — хмыкнули за плечами. Неприятно знакомо хмыкнули.
Зато и поперхнулись, когда я дал ответ.
— Не уверен. Надеюсь.
Они поднимались медленно.
Вести не успели дозреть и донестись, осень не успела вступить в права — и теперь саженцы матери-Геи раскачивались лениво и неохотно, чесали в многочисленных затылках. Перекликались: что, время уже, да? Ну, чтобы плесень того… этого?
Чёрные, выжженные пустоши Флегр гудели роем потревоженных шершней: то есть, как там Громовержца больше нету? Нету плесени? Теперь можно на Олимп вот просто так?