Колет куда-то в сердце — и бьёт в тело молнией, ослепительной и всемогущей, прокатывается по костям мгновенным громом, порошит глаза безумной вспышкой… и гаснет.
Навстречу молнии в крови волной поднимается Крит. Детство.
Становится щитом от величия и мощи — изнутри меня. Зеленые холмы и сердитые нимфы, и все мои наставники, и драные хитоны, стертые сандалии.
На зелёном щите — вереница куретов. Пещера. Костерок с толстым распорядителем. Вина будрюк.
А в центре — драчливая коза. Забралась на щит, оскалила зубы, рога выставила: где тут гордость, где тут мощь? Никаких таких не знаем. И вообще, как вдарю сейчас!
Стрела ломается о внутренний щит. Тонет в волнах памяти о Крите, как раненая птица в бурном море.
«Чем же ты…», — срывается с губ Алкионея, едва не утративших улыбку.
Осекается, натягивает тетиву усмешки потуже. Сжимает крепче лук — и вытаскивает из прогорклого, пыльного воздуха, выплетает, свивает вторую стрелу.
Из неистовой ярости, и весёлого шального бешенства, и упоения боем, и истошного, с привизгом смеха Судьбы за плечами.
Алкионей — дивный лучник, и он не промахивается.
Стрела пронзает мне лоб — входит глубоко, цепкой занозой — и вливается в тело огнём, прокатывается по венам неистовым пламенем тысячи драконов, занимается мгновенным пожаром… и гаснет, сходит на нет.
Потому что там, внутри, навстречу огню горой вырастает Олимп. Правление.
И становится ледяным щитом против ярости, и бешенства, и смеха.
На холодном золоте щита — сложно расставленные фигуры, которыми нужно играть, править… удерживать. Жена-советница вот пришла — никак, опять всё о серьезном говорить! Угрюмо притулился с краю Посейдон — с собственной головой в руках.
В центре щита — фигура крылатого мечника, вот-вот заявит: «Бездарно дерешься…»
Точно ли бездарно?
Точно. Потому что я не дерусь.
И потому что вторая стрела канула в небытие, не оставив ни следа на коже. Гулко стукнула о внутренний щит — и стыдливо погасла.
А моя Погибель глядит всё тревожнее, и пальцы у нее что-то торопливы.
И губы вышёптывают, пополам с проклятиями: «Чем же ты закрываешься, чем же ты…»
И улыбка становится оскалом, полным ненависти, и он поспешно свивает свою третью, чёрную стрелу. Из ненависти, из самых чёрных пророчеств, из вечной истины: один над другим, один убивает другого…
И толкает ее в полет с силой — будто мать птенца из гнезда…
Конечно, не промахивается.
Стрела ударяет в спину (как она туда залетела?!). Подкрадывается — чтобы уж наверняка, в незащищённое место. И растекается внутри — волной полынной горечи, тяжким осознанием своего выбора, желанием во что бы то ни стало, любой ценой победить…
Растворяется, оставляя после себя почему-то яблочный привкус.
А те, кто сражается за моей спиной, — приходят и становятся щитом внутри меня.
Лучшим из щитов, самым нерущимым. Укрывают от ненависти и пророчеств.
На бирюзовом щите — разливы волн, бьющихся о скалы. Бредет вот кто-то на Олимп… или с Олимпа?! Не поймёшь — отдал трон, забрал трон…
В центре щита летит колесница с похищенной девушкой. Весело развеваются освобожденные волосы. И воинственный клич дочери там, за плечами, и радостный отклик Ареса — они тоже тут, на щите.
Что тут какие-то стрелы…
Раскалывается, как пустая скорлупка. Распадается на ниточки. И губы моей Погибели начинают трястись. Так, что не сразу можно различить: «Чем же ты так… чем?!»
В шёпоте у него — отчаяние, а потому следующую стрелу он вьёт из него.
В серебристый, разящий лёд сплетаются безысходность и боль, и страшное осознание проигрыша, и невозможность бежать…
Он почти промахивается.
Но я делаю шаг вперед — чтобы не промахнулся.
Стрела пробивает мне левую ладонь — и входит в пальцы, в кровь, в кости, ледяным холодом Стикса. Прорастает неистовой стужей, отдаёт кашлем и ломотой костей…
Но навстречу стуже изнутри поднимается весна. Обнимает теплыми руками — мягкий щит, обволакивающий, с цветочным ароматом…
На медном щите — ее первый танец и робкие взгляды при первой встрече. По краям щита кудрявятся цветы — дельфиниум, фиалки, нарциссы…
А в центре — разбросал зёрна гранат. Разлёгся символом вечной клятвы: ты — мой, я — твоя, за зимой всегда приходит весна, помни это…
Помню, — шевелю я губами, и кажется даже — это привкус граната на них, только разве гранаты бывают такими солеными? Я… помню. Я… понимаю.
Ты, которая — мой щит, мой смысл, моё всё. Которая уже не Кора и почти не Персефона. Которая — та… то… третье имя, для которого еще не место здесь.