Я понимаю и всё равно буду ждать.
Стрела стыдливо становится лучом. Плавится от слишком теплого щита, вплетается в весенние разливы солнца там, внутри, в моей памяти.
Они слишком яркие, потому Алкионей что-то размыт перед глазами. Или это он там так трясется?
Надо же — и впрямь трясется. Выкрикивает, оскалившись:
— Чем? Ты?! Закрываешься?! — и когда я делаю еще шаг навстречу, он успевает выпустить в меня еще одну стрелу.
Серую, железную. Свитую из страха. Из ужаса перед небытием, и ощущения конца, и стылого чувства неизбежности.
На этот раз он целился хорошо — и он не промахивается.
Стрела пропарывает мне горло.
Проливается внутрь соленым вкусом смертности — самого страшного, что может испытать бог. Осознанием: Ананка — над тобой, тебе ее не победить, нет пути… Любые выходы — хуже. У тебя правильно всё закончилось, но вот теперь — просто не может не закончиться неправильно.
А в ответ — щитом…
Что-то иное. Могущественное и рождающее внутри уверенность, нет, веру.
Что всё закончится правильно.
Что-то, принесенное и подаренное в мир весной, возродившееся в этом мире…
То, что способно пережить богов и умереть последним.
Сильнее стрелы — которая ржавеет и опадает в прах. Острее меча.
Меча…
— Чем ты… будешь бить? — спросил он, когда я шагнул в его сторону. Вскинул лук Урана, предупреждая: как совью сейчас, как не промахнусь…
Лучше бы не надо, — ответил я взглядом. Ты мало стрелял из Лука Неба, мальчик. Иначе знал бы секрет этой игрушки.
Он убивает тем, из чего свит. Изнутри. Если тому, в кого попала такая стрела нечем ответить или не хватает сил ответить.
Крону, например, нечем было отвечать своему сбывшемуся пророчеству.
Ты же видишь. У меня слишком много щитов там, внутри. О них расколются любые стрелы.
И вообще, хватит уже, моя Погибель. Надо бы и мне ударить — хоть для приличия.
— Чем… ты бьёшь?! — слились воедино два вопля: Алкионея и какой-то так… из-за плеч будто…
— Ничем, — ответил я.
Все равно мы бьемся собой, чем бы ни бились.
А я сейчас — ничто. Не смертный. Не бог. Не Владыка. Не любимчик.
Небытие во плоти.
Ойтис-никто, я же не зря себе выбрал это имя.
Аид-невидимка — меня тоже не просто назвали так…
Эй, Погибель, ты меня видишь?
Мотает головой — где там это небытие подевалось? Был — и будто нет, или у него там шлем невидимости…
Нет. Это у него там очень быстрый рывок вперед. И очень быстрый удар своей Погибели в зубы.
Устраивали вы своей Ананке звездопад из глаз? Вот вам совет от того, кого когда-то считали мудрым: устраивайте почаще.
Зубопад изо рта тоже подойдет.
Погибель валится на спину — в мутную кашу из горелой плоти Флегр и морских волн. В пепел, полынь и соль, перемешанные между собой. Свивает кольца, напрягает мускулы, отплевывая зубы, готовится встать…
Поздно: коварный противник стал коленом на грудь. Придавил к земле и готовится бить.
В кои-то веки — не из невидимости и не в спину. А в упор и в лицо.
В кои-то веки — не стрелами: лучники все же иногда промахиваются.
Небытие промахивается реже.
А потому оно покидает мой пояс — и нависает над лицом противника: диковинным клювом, а может, жалом. Древний адамантий жадно тянется к капелькам крови на разбитых губах Погибели. Подмигивает каждой щербинкой: что, не хочешь ли узнать — кто там чья теперь Погибель? Кажется, у нас самую малость все перепуталось.
Кажется — время исполнять предназначение. Хочешь узнать — что посоветовали нам Мойры, а, Алкионей?
Хочешь вообще сказать хоть что-нибудь? Перед тем, как все закончится правильно?
— Бей!
Глаза у него были горячими. Чёрными. До отказа налитыми запредельной ненавистью: пригубишь такую чашу — поперхнёшься. Давай же, — кричала ненависть из глаз. Бей! Рази! Что ещё может меч?! Давай же, исполняй своё предназначение!
Бей, — шептала древняя, истертая, родная рукоять под пальцами. Перережь ему глотку. Так поступают смертные («Ты же помнишь, — откликалась ледяные капли Стикса в крови»). Искалечь его, чтобы сбросить в Тартар, или чтобы навалить на него гору, или чтобы пленить. Так поступают боги. Главное — не думай. Уничтожь.
Победи.
— Бей же!
Бей! — звучало там за плечами, вылеплялось из грозного гула битвы. Из ровного, непоколебимого пения стрел Геры. Из звуков кифары, вторящих стрелам, и из свиста клинка смерти — который не клинок смерти. Из стройного хорала копий Афины и Ареса — и криков умирающих Гигантов.