Когда братья решили устроить первый бой — боги против титанов. На каком-то неизвестном поле, поросшем полынью.
— Мне нужно время, — сказал я.
Метида кивнула. Указала мне на резную деревянную скамью под пышно цветущей яблоней — во дворец звать не стала (слуги, да и вообще…). Попросила тихо:
— Подожди. Схожу за моим даром.
И отправилась во дворец, оставив меня наслаждаться теплым вечерком и яблоневым запахом.
И копьем, которое просвистело у меня возле уха.
Легкое такое, но если с такой силой попасть в глаз — из затылка, пожалуй, на локоть выйдет. Спасибо еще — мимо пролетело, усвистело куда-то в яблоневый цвет.
— Почти попала, — сказал я, щурясь в густые кусты шагов за десять от меня.
— Хотела бы — попала бы, — спокойно отозвалась девчонка и неторопливо себя мне явила.
Не совсем девчонка — девушка уже почти.
Черные волосы кудрявятся, одна прядь так вообще непокорная — лезет на нос, хоть что хочешь с ней сделай. Серые глаза острее копья — пристальный взгляд вот-вот на себя нанижет.
Светлый пеплос перехвачен голубым поясом, лежит аккуратно, складка к складке, будто это диво не из кустов вылезло, а только что оделось.
— Ты Литос? Старший из трех братьев, сын Крона и Реи?
— Да. Как зовут тебя?
— Афина, дочь Метиды.
— Только Метиды?
Девочка усмехнулась. Прищур стал совсем взрослым, а во взгляде вдруг проскользнула лукавинка.
— Разве ты не слушаешь песен аэдов, о Литос? Метида Разумная презирает мужчин. Она считает их недостаточно мудрыми для себя. Поэтому когда она решила, что нужно подарить миру Мудрость, — небрежно ткнула себя пальцем в грудь, — она родила ее сама. Не прибегая, так сказать.
— Да ты что? — усомнился я, почесывая подбородок. — Так уж и без всего?
— Так ведь это же Метида Разумная, — поведали мне, как несмышленному младенцу, — она на то и Разумная, чтобы придумать, как обойтись…
— И как же обошлась?
— Аэды поют, — непоколебимо начало мудрое дитя, обрывая яблоневый цвет, — что Метиду Разумную как-то преследовал какой-то божок. Или смертный, или лапиф — не столь важно… Он был яростным воином и возжелал ее. И тогда, поняв, что ей не скрыться от него, она притворилась, что согласна разделить с ним ложе. Убаюкала его ласковыми словами, потом превратилась в львицу и…
Что «и» — Афина показала дальше. Жестами. По всему выходило, что львица-Метида неплохо подкрепилась спящим воином, кем он там был.
— Вскоре почувствовала богиня Разума, как у нее сильно начала болеть голова, — нараспев продолжала маленькая Мудрость. — И вот, когда уже не в силах стала она терпеть — попросила она слугу расколоть ей голову. Вылетела у нее из головы грозная богиня Афина, с копьем и при доспехах. Потрясла она копьем и громко воскликнула…
— Что воскликнула-то?
Афина пожала плечами. Откинулась на скамейку, лениво помахивая яблочной веткой.
— Этого я пока не придумала. Думаешь — стоит?
И подняла на меня смеющиеся серые глаза.
Не помню даже — когда я так хохотал. За десяток последних лет. Даже моложе себя стал чувствовать. Чуть со скамейки не свалился, пока ржал — мне б Посейдон Жеребец позавидовал…
Дочь смотрела на меня, слегка приподняв брови — мол, а что? Я тут вообще-то мудрые вещи говорю.
— Неужели Мудрость нынче дружна с Атой-Обманом? — спросил я наконец.
Она повела худым, девичьим плечом.
— Эта подземная гостит у нас время от времени. Мать добра к ней. Говорит, что мудрость не должна чураться обмана, если есть достойная цель. Говорит, что лучше видеть у себя Ату-Обман, чем Ату-Глупость.
Да, подруга по играм многолика — кого просто обведет, а кого и дураком выставит.
— Что же ты собираешься делать, о Афина Мудрая?
— Идти туда, — улыбка в ее взгляде потухла. — К Кронидам. К титанам. Мудрость не отвергнет никто, ее ведь так мало. Говорят, есть какой-то Аид Странник — жуть какой мудрый, только он все держит при себе.
— Зачем тебе?
— А зачем тебе брать трон, Литос? Чтобы мир не погрузился в Хаос? Чтобы не началась кровопролитная война? Чтобы из Тартара не встали Гекатонхейры? Вот и не спрашивай.
Метида вернулась наконец. Осмотрела нас, болтающих на скамейке — меня и грозную богиню мудрости Афину. Удовлетворенно кивнула, подошла и протянула шлем.
Легкий, серебристый, словно скованный из адамантовых стрел, переплетенных с водными струями.
Словно волосы пропавшей Левки.
Нащечников не было — шлем оставлял лицо открытым.
И на боках его змеились прихотливые, изменяющиеся узоры — облака, и луки, и стрелы, и чьи-то улыбки…