Деметра и Гестия тоже начинают визжать, крик поднимают другие женщины, мужчины орут что-то неразличимое, поднимаются Зевс с Посейдоном, в растерянности мечутся судьи, и все, все, все смотрят туда, на Тифона с Герой, на беду и беззащитную девушку в белом пеплосе и с золотистыми волосами…
Красавица. Чудовище.
Как тут взгляд отвести?
Где тут увидеть одинокого лучника, возникшего в проходе между трибун?!
Затаившего дыхание. Ждущего.
Зрителя, наблюдающего за представлением.
Чудище получилось изрядное — кто ж знал, что в горе Арим такая плодородная почва? Хватило одного драконьего яйца и крови — а вон что получилось.
Ата, которая беседовала с новорожденным титаном, утирала со лба копоть и хохотала: «Чуть не подпалил, нравом в дракона! А играть совсем-совсем не умеет, я ему только сказала про Состязание, так он даже и не дослушал…»
«Что, если он не захочет править?» — спросила у меня Гера до того, как отправиться к Ариму.
— Он захочет править, — ответил я с усмешкой — и сам почувствовал, что она получилась ледяной. — Мы не зря взяли отцовскую кровь.
Любой могучий хочет править. Иногда — даже не признаваясь в этом себе. Если он тупой, злобный и могучий — он вдвойне хочет править.
Тифон рванул править так, что я за ним едва успел.
Я уже побывал на арене, в шлеме — чтобы сотворенная тварь не разрушила чего лишнего. Придержал руку титану, пока он отшвыривал братьев. Отклонил идущее в Афину копье.
Гера же напросилась сама, всю сцену так и выстроила: «Представь себе, чудовище хватает юную богиню… она зовет избавителя… любой вопрос о нашем браке отпадет!»
— Как бы у тебя голова не отпала до того, — фыркнул я.
Может, это была и неплохая идея: чудовище и красавица, он оплетает ее щупальцами, она кричит, бьется и зовет, зовет…
И все взгляды устремлены на эту картину — прекрасную и жуткую.
На скромного лучника никто не смотрит.
Никто не видит лука — древнего, истертого, невзрачного, — который извлекается из-под плаща. Не замечает, как я ловлю пальцами легкую тетиву.
Прости, Тифон, ужас богов, ужас титанов.
Ты ягненок на алтаре моей игры.
Ты не знаешь, как рождаются Владыки — ты узнаешь сейчас.
Но для тебя будет поздно.
Стрела медленно, но верно сливается из уверенности, трепета вокруг, страха окружающих, отчаяния женщин… в нее вплетаются крупицы моей насмешки — прости, тебя для этого создали.
Такова твоя Ананка — прожить один день, победить на Состязании и принять мою стрелу, навсегда отправившись в Тартар.
Тетива дрогнула, отправляя в полет неизбежность. Светлую, разящую — такими бывают настоящие стрелы царей.
Такими бывают настоящие молнии.
Я мог бы закрыть глаза в этот момент — не видеть, как он ревет, отпускает Геру, хватается за пропоротое горло, как раскрывают в агонии пасти драконьи головы, как он извивается на арене, словно собираясь зарыться в землю…
Я мог бы и не видеть этого: мне достаточно было знать.
Я не промахнулся.
Но я стоял и смотрел, пока судороги не утихли. На ягненка, принесенного в жертву, чтобы не было войны — здорового, глупого, бодливого ягненка, только лучше уж такого, чем… кто там знает, что.
Надеюсь, что-то большее.
Теперь все смотрели на одно — на Тифона. Не могли оторвать взгляда от дымящейся туши, от слабо скулящих голов на затылке. От Геры, которая торопливо отползала прочь в разорванном пеплосе.
Они даже чуть не забыли про меня, но Гера прошептала — «Брат!» — и зарыдала, и протянула руки, и тогда на меня оглянулись все. Будто до того думали, что стрела прилетела из ниоткуда.
Я сошел по трибунам. Шел медленно, тяжело казалось почему-то — восхожу наверх, на крутой склон: не так ногу поставишь — вывернется, выскользнет!
Спустился. К туше Тифона, к стоявшим возле нее братьям — окаменевшим. К Гере, которая с плачем скидывала с себя щупальца.
К остальным — судьи сошли со своей трибуны почти вслед за мной, а там уже и остальные подоспели.
Откинул капюшон — и дружное аханье улетело в небо, хотя они и раньше должны были догадаться, еще когда увидели лук…
Хотя понимаю. Они тут полстолетия царя искали, а тут он к ним сам заявился. Вот — стоит: высокий, прямой и статный. Глаза мудростью светятся. На лице — суровая решимость защищать любого из своих подданных — или всех сразу, это уж как получится.
Да уж, это не мальчишка-пастушок с игрушечным луком. Этот и без козы, и одет получше — не знаю, где мне Эвклей раздобыл темно-синий гиматий, но сидит он безукоризненно. Подчеркивает величие.