Подумалось: в смертельном молчании.
Как положено.
Надеюсь, я сделал, что ты хотела, о великая Нюкта, — подумал, шагая и глядя в небо, куда уже выехала колесница матери. Или ты хотела, чтобы я пропорол ему горло прямо на пиру? Тогда тебе придется выбрать кого-то другого.
Ты хотела, чтобы я испытал нового царя? Получи: новый царь как не лопнет от чувства своей царственности. Эреб получит превосходное обличье: юное, пышущее силой. И с пустотой в черепе — такой, что туда, небось, уместится весь Первомрак.
Если, конечно, получит. Подземные не спустят оскорбления своего — пусть он им же и ненавистен.
Зачем тебе ссорить подземных с новым царем, мать? Притом, что ты же его сюда и позвала?
Хочешь ускорить бунт? Он все равно бы случился. Хочешь убрать саму возможность того, что во время бунта я стану на сторону Посейдона?
Я все равно не стал бы. Ты знаешь — я не вмешиваюсь.
Нити наконец позвали. Странно, что раньше он этого не слышал. Пора было в небо, к предназначению, но все равно ведь еще ничего не кончилось…
Танат шагал по песчаному берегу — среди догорающих костров, остатков пищи, луж пролитого вина, храпевших тел. Те, кто стоял на ногах, сейчас были на площадке для соревнований — показывали доблесть. Или плясали на полянах.
Такой, как эта.
Пустая, тихая. Будто танцующие вдруг решили обойти ее стороной. Будто она — не для разведения костров, не для влюбленных парочек, не для догонялок и хороводов.
Не для соревнований.
Пустая, окруженная деревьями поляна — для поединка. Для поединка.
Хотя какой там поединок, если — не воин…
— Почему ты ушёл с моего пира? — спросил Гостеприимец. Вид у него был такой, будто он стоит здесь час, не меньше. Опершись на дерево, в обычном пастушьем хитоне и без золотого обруча.
— Потому что хотел уйти, — отрезал Танат. — Я поблагодарил за гостеприимство.
Эгидодержец качнул головой.
— Почему ты ушел с моего пира? — повторил медленнее.
«Почему не ответил на оскорбление?» — мелькнуло за шелухой слов.
— Потому что ответом может стать только вызов. Нельзя бросить вызов на пиру тому, кто только что стал царем подземного мира. Не бросают вызовов в доме, куда ты пришел званным.
— Да, — сказал Кронид, снимая с бока короткий прямой меч. — Но мы сейчас не в доме. Я отвечу за брата: ты был оскорблен на моем пиру.
— Не тобой.
— На моём пиру или мной — нет разницы. С Посейдоном у меня будет свой разговор.
Почему-то показалось: после разговора новоявленный подземный царь пролежит с неделю.
Меч в руках олимпийца притягивал взгляд. Невинно посверкивал отличной бронзой ковки тельхинов. Шептал: давай, давай же, утоли гнев, рассчитайся… и разве не хотелось встретить тебе такого противника? Разве не интересно проверить твердость руки Кронида?
— Разве ты не зовёшься Миролюбивым?
— Можно не любить воевать и уметь сражаться.
— Ты Стрелок. Разве нет?
— Оружие может быть одно. Но сражаться нужно уметь всем.
Бронзовый меч нетерпеливо дрогнул — оружие, взятое в час надобности. Оружие того, кто умеет сражаться всем.
Мечом. Копьем. Словами.
Взглядами.
Взгляды скрестились чуть раньше мечей — чернота против серого, холодного острого металла. Заскрежетали друг о друга — яростнее клинков.
«Зачем Нюкте олимпиец на троне?»
«Почему тебе не спросить об этом Нюкту… олимпиец?»
«Потому что Ата-Обман училась своему ремеслу у матери. Нюкта, конечно, рассказывала. Говорила мне о том, как не хватает вашему миру твердой руки. Что нужен закон. Что ей не хотелось бы отдавать трон ненавистному сыну. Что подземные хотят мира с поверхностью».
«Ты счел ее объяснения неубедительными».
Тело выполняло привычное: удар, уклон, отразить, отступить, шагнуть вперёд. Меч пел в ладони ликующе: мечу не хотелось новых прядей, он истосковался по поединкам.
Меч не знал, что в настоящем поединке он не участвует.
«Счел… слишком убедительными. А после сегодняшнего я и не должен был усомниться. Видимо, должен был узреть: нет в подземном мире возможного царя. Разве что Танат Жестокосердный, но не хочу же я, чтобы ты взошел на трон?!»
«Не хочешь?»
«После сегодняшнего? Готов отдать этот трон кому угодно — только вот жребий взят, да и вряд ли кто согласится. Придётся посматривать».
Звон клинков. Кронид открылся нежданно, случайно, кто другой и не заметил бы, но верному клинку указаний не требовалось: рука бога смерти сама собой направила острие в беззащитный бок царя царей.