Тетива уверенно шагнула назад — и на ней стремительно возникала, сплеталась из воздуха стрела. Серая, холодная, из колючей, брошенной в лицо истины…
Которую не прощают цари.
Стрела сплелась, хищно блеснула наконечником — где там черные перья? Проверить бы на прочность!
— Бездарно дерёшься, — сказал Танат негромко. Слегка надавил клинком на горло царя царей. — Ты стоял слишком близко. Это недостаток твоего лука: тот, кто стоит близко, может ударить до того, как ты натянешь тетиву и возьмешь стрелу. Раньше, чем прицелишься. Если хочешь оставаться Стрелком — держи тех, кто может ударить, подальше.
Кронид сверкнул глазами коротко, зло. Дернулся назад и почти сразу пропал — чтобы появиться за двадцать шагов впереди — уже держа лук и стрелу наизготовку, прицеливаясь…
Острие хищно клюнуло воздух. Жестокосердный увидел блик — и нырнул под него, что-то мгновенное и страшное чиркнуло по крылу — может быть, более острое, чем его меч.
Гнев Владыки.
Вторую стрелу Кронид наложить на тетиву не успел.
— Бездарно дерёшься, — холодно повторил Танат, и верный меч прижался к шее царя царей — там же, где и в прошлый раз. — Ты слишком привык не промахиваться. Однажды ты встретишь того, кто умнее тебя. Быстрее тебя. И не успеешь выстрелить во второй раз.
На сей раз Кронид скрыл взгляд за ресницами. Опять шагнул — ушёл в пустоту, чтобы появиться… где? — спросил себя Танат.
Далеко. И за спиной.
Верные крылья спасли от первой стрелы — рванули в воздух, и небесная вестница непринужденно превратила в пепел случайно встретившийся ей на пути дуб.
Целился между лопаток — мелькнуло в мыслях быстрее стрелы, быстрее крыльев. Теперь уже только — скорость на скорость.
Удар на удар.
Крылья смерти — против стрел Урана.
Взмах — мир, побледнел, выцвел, застыл скопищем бездарных амфорных рисунков, размылись в линию кусты, трава сделалась расплывчато-зеленой; взмах — фигура Кронида резко прыгнула навстречу, пальцы отпустили тетиву — и Танат сломал полёт, уходя вбок.
Вспышка почти коснулась его лица. Стрела забрала с собой пару прядей волос — как бы в насмешку над мечом.
Мы еще посмотрим, кто чьи пряди возьмет в конце, — подумал Танат, делая последний рывок.
Мы еще посмотрим — кто из нас промахнется.
— Бездарно дерёшься, — сказал Танат. Неутомимое, мягко поющее, верное лезвие уткнулось олимпийскому царю под подбородок.
— Правда? — спросил тот.
Его третья стрела касалась горла бога смерти.
Пальцы готовы были отпустить тетиву.
— Потому что однажды тебе встретится тот, кто решит пожертвовать собой. И ты проиграешь, даже не промахнувшись.
Олимпиец усмехнулся — сухо, неприятно. По-владычески.
Кончик ядовитой стрелы царапнул горло богу смерти.
Помедлил. Убрался.
Показалось вдруг: сейчас Эгидодержец закроет глаза, откинет голову — и шагнет вперед, с упоением подставляя горло под острие.
Что-то проламывалось из взгляда олимпийца. Продиралось сквозь лживую мудрость, лживое спокойствие, лживое величие. Выплескивалось, выпускало из себя:
«А меня спрашивали?! Меня — спрашивали, хочу ли я быть этим?! Воплощенное пророчество! Выросший на Крите всеобщий смысл! Спрашивали меня — когда Крон собирался глотать своих детей?! Думаешь — я хотел быть Владыкой?! Сесть на Олимпе, взять в жены Геру, думаешь — я хотел душить их из невидимости?! Зная, что произойдет иначе?!»
И почудилось дальше — две армии, рвущие друг друга на части, плачущее огнем небо, кричащая Земля, сторукие тени…
«Думаешь — я мог сделать хотя бы шаг в сторону от своего предназначения?!»
— У тебя нет предназначения, — выговорил Танат. — Ты бог. У вас — судьба.
— Судьбы нельзя избежать, — сипло бросил Кронид. Казалось — сейчас он наплюет на величие и заедет смерти кулаком по скуле.
— Судьбу можно выбрать или изменить. Или попытаться взглянуть ей в лицо. Чудовище ничего не может сделать со своим предназначением. Можешь поверить. Я знаю.
Убрал клинок от горла олимпийца.
Отвернулся, сделал несколько шагов перед тем, как свести крылья — и поспешить к своему предназначению.
Он мог бы поклясться Стиксом, что, когда крылья уже закрывали ему лицо, увидел то, что не должен был. Вместо зелёной поляны, вместо железных перьев, вдруг пришло, будто всплыло из памяти — две нити, связанные в узел.
Прочный, нерушимый — разве что мечом разрубить…
Слышал он тоже то, что не должен был. Не мог слышать — и все же слышал прорывающийся откуда-то из-за спины прерывистый, ласковый женский шепот.