Губы силились выговорить и не могли — ложное «это я».
Царям не лгут.
Даже взглядом.
Я увидел их в его глазах. Два образа. Двоих заговорщиков — неожиданного и ожидаемого. Явного и тайного.
Кивнул.
Поднял лук, плавно оттягивая тетиву, свивая в первый раз за ночь настоящую стрелу — из усталости, и крови тех, кто лежит за мной, и холодного раздражения настоящего Владыки.
Я не промахнулся.
Тавмант, сын Понта, не охнув, стёк с золотого трона. Слегка запачкал ихором, отчего тот ещё больше просиял.
Подмигнул даже, кажется. Мол — как мы их, да?
Ага, кивнул я в ответ. Увидимся завтра.
Повернулся к горе-заговорщикам, которые так и стояли на коленях, не смея взглянуть.
— Можете смотреть, — может, и могут, но не решаются. — Этого вместе с остальными телами — во двор. Оповестить остальных, что всё кончилось. Сделаете так, чтобы другие остановились — вспомню, что меня назвали Милосердным.
Кончилось всё довольно быстро.
Может, заговорщики бывшие постарались — объявлять о конце заговора они понеслись на редкость шустро. Может, это был мой лук.
Или мои сторонники — те из них, которые успели схватиться за оружие, сражались отчаянно.
Некоторые, правда, не успели.
Тела после сносили во внутренний двор — все, только раскладывали по разным концам, как я распорядился. Во дворе я нашёл Афину: с царапиной на щеке, щит во вмятинах, пеплос подран, по руке сбегает струйка ихора.
— Сильно? — спросил я. Дочь усмехнулась, махнула рукой: глупости. Коварная прядь весело запрыгала по разрумянившейся щеке, ускакала на нос.
Афродита рыдала неподалёку, заламывая руки: Пеннорождённую почти что успели умыкнуть из дворца, копьё Афины остановило похитителей, когда они уже грузили добычу на колесницу.
— Гестия…?
— С ранеными, там ещё Пэон и Фемида, — отозвалась дочка.
— Ты вообще тут как оказалась?
— Ну, во-первых, десяток они направили в мой дворец… а во-вторых, Гера орала так, что и до меня долетело.
Гера вышла во двор, постояла, махнула — мол, жива, цела, ты как? Махнул в ответ.
Прошёл вдоль рядов, перешагивая через ручейки разноцветной крови: нимфы, сатиры, кентавры, полубоги, лапифы… богатая жатва для младшего сына Нюкты.
Разнообразная.
Посреди мёртвых, с краю двора, растянулась Амалфея. Огромная, совсем седая, в тёмной крови. Рог обломан — торчит в боку вон у того лапифа, на другой стороне.
Бока чуть-чуть вздымаются — волнуются, как море в штиль.
В последние годы старость брала своё: коза была долгожительницей, но не бессмертной. Ходила всё медленнее, видела и слышала всё хуже, и амброзия не помогала старой кормилице. Вот и жила она в почёте в прекрасном стойле, где вдоволь было любой еды, на выбор, где под хорошее настроение можно было погонять рогами приставленных слуг (те ходили, потирая бока и подумывая: когда ж околеет «зверюга жуткая»?). А тут, видно, в козе пробудилась боевая юность — вот она сорвалась с привязи (на шее привычно болтается обрывок веревки), понеслась во двор — слепо, защищать выкормыша…
Успела убить двоих и потоптать третьего — копье которого, обломившись, застряло у неё в боку.
— Защитила, — сказал я тихо, поглаживая козу между рогов. Амалфея слабо мекнула: «Ме-есть?» — потянулась зажевать мой хитон — мол, я тебе ещё покажу!
Не дотянулась. Отправилась, наверное, куда-то на козьи асфоделевые поля: гонять пугливых зверей, жевать душистое сено, зловредно топтать цветы.
Оставила пастуший хитон нетронутым — да и зачем теперь пастуший хитон?
У пастушка-невидимки была коза когда-то.
Теперь вот есть трон.
Я распрямился — и багряный гиматий пал на плечи, привычно закутал алым. Дочь стояла рядом — ждала. Смотрела вопросительно.
— Литос? — так она называла меня только когда дело было плохо. Почти не называла. — Кто начал это? Ты остановил их?
— Остановлю, — сказал я тихо. Будь моей вестницей… дочь.
Эос-Заря шагнула в небо — подкрасила его багряным, в тон гиматию. Пролила золотые краски на двор — в тон веку.
Золотому Веку. Веку без войн и заговоров.
— Зачем? — спросил я.
У Посейдона я «зачем» не спрашивал. С ним как раз всё было ясно. Ясно было даже — почему он не полез в эту кашу сам.
Видно, проверял. Или понимал, что даже двузубец может не выстоять против лука Урана. Потому он просто выделил заговорщикам самую исполнительную часть своей свиты.