— И тогда… ты покараешь только меня?
— И тогда я вспомню, что меня прозвали Милосердным.
Он смотрел мне в глаза — и не мог понять, лгал я или говорил истину. Наверное, решил, что всё вместе — всё равно выбора я ему не дал.
Провидящий склонил голову, уставясь в промытые от крови плиты пола.
— Стикс, услышь мою клятву.
На следующий день Гефест приколотил своего друга к скале над Океаном — всем напоказ. Громко и горестно стеная. Повергая в ужас любого, кто поднимет заговор против Владыки.
Первый месяц на бунтаря ходили смотреть. Рассматривали грудь, пробитую адамантовым клином. Тело, выставленное палящим лучам. Гефест ходил и стенал к другу часто — так что и на него можно было посмотреть.
На второй месяц любопытство стало утихать.
На третий я решил, что пора уже действовать. Прометей получил за глупость достаточно, а ссориться с титанской роднёй бунтаря — мне не хотелось (в Тартаре и без того хватало жильцов моими стараниями). Прямодушный Атлант и без того чуть небо не обрушил в ужасе от участи брата. Япет был осторожнее — или дальновиднее, тоже ведь вещий. Он не высовывался.
А от Гефеста, как оказалось, толку мало: Гера вела при нём мимолетные, сладкие речи о том, что вот… бедный Прометей, как же его жалко… да, конечно, супруг сердится, но вот если бы нашёлся какой-нибудь смельчак, который освободил бы титана… разве Прометей не скрылся бы на краю света от гневного взора Климена Мудрого? Разве Климен Милосердный стал бы его вешать на скалу вторично?
Видимо, Гефест и Эпиметей полагали — что стал бы. А может, просто оказались до отвращения законопослушными. Стенали, сочувствовали и драли волосы, но вот снимать Прометея со скалы не спешили.
Пришлось искать другие пути.
— Афину я послать не могу, — сказал я в тот день Гере. — Сам тоже не возьмусь. Если ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы…
Она улыбнулась улыбкой союзницы («Брось! Разве я не найду? Разве мало глупцов?»)
Ушла, сбросив царские одежды и забыв про высокие прически. Ушла — облекшись в мужской хитон с капюшоном, взяв лук и небрежно подобрав волосы. Похожая на лесную нимфу-охотницу.
Поохотилась знатно.
Супруга вернулась к вечеру, когда мне уже доложили о том, что кто-то неведомый дерзко похитил преступника-Прометея со скалы. И когда я уже успел махнуть рукой и сделать всеведущее лицо — мол, не уйдет от меня бунтарь, не будь я Эгидодержец.
Пришла, задумчивая, в маленькую комнату возле талама, где ждал её я. Откинула капюшон, распустила волосы…
— Кто? — спросил я.
— Какой-то мальчик, — негромко отозвалась жена. — Из морских, кажется. Подмастерье Прометея. Смешной, горячий мальчик. Так жаждал подвигов. С такой готовностью откликнулся на предложение спасти друга.
— Провидящий узнал тебя?
— Да. И понял, кто освобождает его. Он не явится больше. Заберет жену и детей, уйдет на край света. Кажется, он был тебе благодарен.
Она была какой-то не такой — Гера. Усталой, отрешённой, устремлённой в себя. Кажется даже — чем-то испуганной, а может — обреченной.
Подумалось — что ей мог ляпнуть Прометей перед прощанием?
Опять колыхнулось тяжкое чувство — вязкое, холодное, липкое предчувствие.
— Что не так?
— У нас будет ребёнок.
Сказал ей это Провидящий, или она сама догадалась? Или знала раньше — просто не хотела говорить?
Тяжкая волна схлынула, откатила. Кажется даже — впервые за последние три месяца.
— Ну и хорошо, — выдохнул я. Опустился — почему-то показалось, на трон — нет, не на трон, просто на скамью, потёр лоб, взъерошил волосы, натыкаясь на царский венец. — Что, ты не рада?
Гера скривила губы. Показалось сейчас — фыркнет, вздёрнет нос, сварливо заявит свысока: да что ты вообще понимаешь, муженёк, это тебе радоваться надо…
Но она махнула рукой. Подошла, села рядом. Придавленная, нерадостная, отстранённая, глядящая — словно в какое-то видимое ей одной далёко, то ли в прошлое, то ли… Что там у нее в глазах? Впрочем, зачем смотреть. Пусть скажет сама. У союзников ведь нет тайн друг от друга.
— Это всё… невовремя. Ребёнок. Невовремя. Это покушение, заговорщики. Прометей, Посейдон. Коза эта. И тут… не ко времени. И я ведь знала, за кого иду замуж — и не должна была…
— Нет, — сказал я.
Не постарался сделать голос мягким. Она бы не поверила.
— Знаешь что, ты роди мне сына, а? Я его стрелять научу. И на колеснице стоять. Всегда мечтал завести колесницу, может, ему тоже понравится.
— Если вдруг будет дочь…
— Тоже неплохо. У меня вон одна уже есть — Афина. Скажешь, плохая дочка? Знаешь что? Я обещаю — родится сын или дочь… в любом случае пир будет радостным. Радуйся, Гера. Нам с тобой не только воевать. Нам с тобой жить.