— Дядя… ой, а я… к тебе. То есть, не гневайся, Владыка…
Задремал, наверное. Или вовсе уснул. Удачно уснул — подсуетил бог сна по старой дружбе!
Вот она — медноволосая плясунья, Ананка моя. Крадется в пещеру тихонько-тихонько, шепчет, сбиваясь:
— А я… я везде тебя ищу, а никто не знает, где ты, даже Гермес не знает, только сказал, что твой распорядитель знает, а я спросила у него, а он говорит — «Да в пещере он дрыхнет». Не гневайся… дядя. Владыка.
На такие сны еще и гневаться! Приподнялся на волчьих шкурах, пошарил вокруг — где гиматий? Во сне или не во сне, а приходится соблюдать хотя бы видимость величия.
Хотя какая видимость! Видок — как у пьяницы записного: хитон перекосился, в волосах травы из изголовья полно, вместо гиматия то амфора, то шлем подворачивается. А вот сновидение пришло как должно. Как полагается — укутанное с ног до головы, только медная прядь высовывается из-под капюшона да кончик любопытного носика.
Глаза она прячет — не осмеливается взглянуть на мятое величие.
— Подойди. Можешь смотреть.
Как, спрашивается, нужно разговаривать с собственным сновидением? Аэды — те, может, вернее сказали бы, а мне как-то ничего не воображается. Сижу на шкурах. Смотрю снизу вверх на закутанную в плащ дочь Деметры Плодоносной, мою будущую невестку, Кору… и в глаза — огненно-бронзовым маревом наотмашь. Каскадом волос, танцем, песней, улыбкой — из памяти.
И хихиканье — почему-то кажется, что торжествующее — Прях. А вслед за этим осознание: я не удержусь.
Она станет женой Ареса. Но быть с ней рядом, в одном дворце — да что там, на одном Олимпе — это будет слишком для меня, и однажды я не стерплю, дам себе волю, отберу у сына то, что сам ему и вручил сегодня — может, на час, но отберу, чтобы хотя бы час владеть чем-то, чем мне нужно по-настоящему…
И тогда все закончится. Перестанет рокотать отдаленное «Будет, будет, будет» в висках.
Арес никогда не простит мне — и меня свергнет сын.
Та, из-за плеч, предупреждала верно: мне не стоило видеть Кору, потому что я невольно сам запустил жернова, которые перемелют меня в труху.
Какими словами нужно приветствовать ту, из-за которой тебя свергнут?!
— Зачем же ты меня искала, о Кора?
— Я… дядя, то есть, Владыка… я, в общем… вот.
Тихо упал плащ с обнаженных плеч — проскользил по нагой, будто мраморной коже. Рассыпались медного цвета локоны — прибойной волной скрыли рифы — высокую грудь.
Вслед за плащом упала моя челюсть.
Никогда не задумывался — как первый мужчина мог бы смотреть на первую женщину.
Уран — на Гею, например. Когда вот она здесь, а что делать — вроде как и непонятно, в голову три тысячи идиотских мыслей толпой набежало, устроили потеху: скачут друг через друга, на ушах ходят.
Нужно сказать или сделать что-то — да какое вообще что-то, совершенно ясно, что нужно делать, мы боги женатые и нимф не избегавшие, но вот…
Се, внемлите: Владыка неба и суши примерз к полу пещеры и таращится на свою обнаженную племянницу, будто юнец, впервые узревший нимфу на купании. Нет, лучше. Охотник этот, Актеон, о котором рассказывали, что он еще обнаженную Артемиду увидел, за что она его в оленя перекидывала. Вот, наверное, охотник так и смотрел.
Когда уже стал оленем.
Я не удержусь?! В одном дворце, на Олимпе? После свадьбы?!
Да какое тут после свадьбы, когда только сговор был, а невеста — до утра в пещере в будущего тестя… откуда я взял, что до утра?
Вылезло как-то, когда посмотрел. Когда… представил.
— Я не нравлюсь? — прошептала она, потянулась было прикрыться — и отдернула руки. — Подруги говорят, я слишком худая… и еще не совсем вошла в расцвет… Может, у меня грудь маленькая? Или бёдра еще не совсем…
Совсем, о… совсем. Пальцы стиснули, скомкали волчью шкуру, и где-то неподалеку, наверное, полыхнул лес — потому что, когда в крови Повелителя Неба кипит огонь, — это не шутки.
А у меня в венах сейчас — Пирифлегетон, огненная река, и нельзя двинуться, нельзя шевельнуться, потому что она сейчас в двух шагах — смущенная и оттого вдвойне желанная, и слишком велико искушение ни о чем не спрашивать и ни о чем не думать, а протянуть руку, нырнуть в поток раскаленной меди волос, вдохнуть аромат, получить, что хотел — хотя бы на ночь, плевать, что там будет…
Говорят ведь — дают, так бери, и если судьба приходит к тебе сама…
Если она приходит к тебе сама — это дурной знак.
— Кто тебя послал? — выдохнул я. Остановил ее жестом — она начала было приближаться. — Зевс? Мать? Кто?!
Взглянул в глаза — и увидел следы слез. И страх пополам с решимостью.