И каждый раз хотелось расхохотаться. Сказать: мама, ты что, не видишь — это он не смеет меня гневить! Он боится, что я нанесу удар, которого никогда не нанесу!
Спрашивала ты своего мужа — сколько его показной любви вытекло из этого страха?!
Твой муж — глупец, мама. Он не имеет права бояться. Он — правитель Олимпа — должен был сделать всё, чтобы править вечно. Заточить родившегося младенца в Тартар. Проглотить!
А не учить его стоять на колеснице.
— Хочешь научиться стрелять, сынок?
— Не хочу.
— Почему? Твой отец лучник.
— Я не мой отец.
Мой отец сверг своего. Крона Криводушного. Потом сам воцарился на Олимпе. Я не мой отец. Я не буду в тебя стрелять, папа.
Почему ты смотришь на меня со страхом, папа?! Почему не веришь мне?
— Тогда каким оружием ты хочешь владеть?
— Никаким.
Не смей учить меня тому, что я могу обратить против тебя! Не смей изображать лучшего из отцов для своего воплощённого пророчества! Не смей бояться, не смей любить меня, когда надо мной висит это вечное, неизбывное: «Должен».
Разве ты не понимаешь, что я уже почти ненавижу тебя за твою любовь?
За то, какие бездны ты переступаешь в себе, чтобы мне улыбаться? За то, что никогда не ответишь ударом на удар — потому что запретил себе? За твое стремление оградить — меня! — за стремление отдать все тому, кто у тебя все отнимет…
Я ненавижу тебя за это, папа. Пожалуйста, перестань притворяться. Просто возненавидь меня в ответ.
Легче становилось только в сражении. Мечом, копьем и луком он овладел невольно, между делом, наотрез отказавшись от отцовской учебы. Когда понял, что дать в зубы каждому, кто вякнет о его предназначении, не сможет. То есть, может, и сможет, но это будет как-то не по-царски, что ли…
В огне упоения битвой тонуло клятое пророчество. Ссоры с отцом, которые заканчивались одним и тем же: Климен Справедливый искал путей к примирению (будь они неладны!). Заискивающий шепот дядюшки-Зевса — о том, что рука у молодого Ареса твердая, вышел бы хороший Владыка… Вздохи тетушки-Гестии (пусть обжимается со своим Железносердным и дарит ему свои вздохи!). Слезы матери, которая неслась со всех ног, стоило им с отцом повысить голос. Спасать — кого? Отца? От меня?! Ну да, я ж сейчас — в левую руку лук Урана, в правую — серп Крона, здравствуй, папа, ты хотел меня видеть!!
И проклятые божки-прилипалы, вечные прихлебатели, которые готовы воспевать каждое его движение, неважно — на охоте, в битве, во время пира… Ждущие будущих милостей. Шепчущие после проигрыша: «Ну, ничего, зато потом…» И нимфы, льнущие и воркующие зазывно, и настоящее, которого нет, есть только будущее — Клеймо Кронида, Арес, победитель отца…
В битве проще. Её ты можешь хотя бы проиграть.
— Эй! Я тебе вина принес.
От Гермеса, сына Зевса и Майи, спрятаться было трудно. Забьешься от докучливых взглядов на самый край трибун для зрителей — и там разыщет. Вон, глазами косит, фыркает, что Аполлон сегодня как-то криво стрелял почему-то…
— А, вот ткань — тебе ж Афина руку, да?
Молча взял ткань, перетянул порез. Удивился про себя — странно, что мать не принеслась, не начала квохтать над раной («Опять Афина, да что ж такое-то!»). Пронесла Ананка — хоть что-то хорошее.
— Аполлон сейчас придет. И можно будет — по нимфам, — глаза у Гермеса так и горят шкодливостью. — Еще будет Мом, он знает одну тихую бухточку, куда нереидки заплывают — ух, повеселимся, а тут и без нас обойдутся. Гефест, правда — хихи! — сказал, что с тобой пить не будет…
— Я с ним тоже не собираюсь.
Рыжий хихикнул еще раз, но опасливо.
— Ну да, Афродита же… — вздохнул сладостно. — Ну, а так-то ты с нами?
— Нет. Без вас.
Посмотрел, как Гермес хлопает глазами. Добавил сухо:
— Вы без меня.
— Так ведь обручение же! Как не отметить?!
— Отмечайте.
Гермес почесал нос. Потом от избытка непонятливости за ухом поскреб. И вдруг подмигнул хитро.
— А-а… танец, небось? Невесту свою захотел повидать? Увидел — проникся, а? Забыть не можешь?
— Не могу, — согласился Арес. Терпеливо обождал, пока Гермес нахихикается. Потом покривился слегка — косого как ветром сдуло.
Потом соскользнул с трибуны — незаметно, чтобы никто не увидел.
Шмыгнул в рощу у подножия Парнаса. Легко зашагал по лесной тропе. Потрогал перевязанную руку и вдруг засмеялся, глядя в небо, с которого плеснуло алым и золотым.
Вспомнилось, как мать говорила, что дочка Зевса будет ему хорошей женой. Что она красавица. Что послушная. Что вышивает хорошо. Вспомнилось, как безразлично кивал — как баран. Ага, ага, ага, обручайте меня, жените меня… на дочери Деметры. Главное — чтобы не в мамашу характером, а то кому надо на таком жениться. Да-да, мама, передай Зевсу дары, а ей — почтение. Или нет, ей — дары, Зевсу — почтение. Или как ты захочешь. Нет, видеть… зачем видеть? На свадьбе увидимся. Так интереснее будет.