Посмотреть на танец будущей жены его подбил Гермес. Нашептал, что знает тайное местечко, с которого все — как на ладони будет. Так шептал, так расписывал, что Арес подумал — ладно, пусть. Дождался момента, выскользнул из дворца, прошел за Гермесом, как следует укрылся за зелеными кустами, дабы насладиться зрелищем…
Насладился. На свою голову.
Вспомнилось: вот идут в плясе гибкие танцовщицы. Летит в танце в зеленом пеплосе Кора, кудри брызжут медью. Изгибается призывно, соблазнительно, Афродита — подальше танцует, чтобы невесту не затмить… Движения Афины — отточены и четки, словно в бою, и ей вторит Артемида, и тетя Гестия весела — расплескивает огонь из волос…
И меня больше нет, нет больше мира, есть она, танцующая на зеленой лужайке…
И шепот, приставучий шепот двоюродного братца:
— Ну, как тебе? Красавица? Прекрасна же, да? Да?!
И ответный зачарованный шепот:
— Да. Прекрасна.
Пляшет златоволосая Афродита, любовница, изгибается — пена, не более.
Пляшет невеста, будущая жена, Кора… ничего, рыжая такая. Как бы при встрече не забыть лицо.
Твой взгляд неотрывно следит за другой.
Черноволосой и сероглазой.
Мудрой и воинственной.
Вечной насмешницей и победительницей — вечной.
Ненавистной. Прекрасной.
— Любовь не рождается из ненависти. Лишь ненависть из любви, — сказал как-то кто-то. Наверное, кто-то мудрый, вроде титана Япета, сын которого скитается по краю света, спасаясь от гнева Старшего Кронида. Арес десяток раз слышал эту навязшую в зубах фразу, то от Гестии, то от других титанов. И каждый раз хотелось ядовито засмеяться. Бросить: «Пустое! Я вот ненавижу своего отца. И люблю его. И ненависть моя родилась из любви. Он любит меня и ненавидит. И любовь его родилась из ненависти».
Ненависть и любовь шли рука об руку рядом с ним — в облике черноволосой, сероглазой дочери Метиды.
Ненавидящей его дочери Метиды. Любящей его отца.
Так, будто это она была его дочерью, а не рождалась из головы у своей Разумной матери. Еще в детстве хотелось спросить: что она тут все толчется? Дает советы, не в свои дела лезет?
Почему на меня взглядывает искоса, с отвращением — я ей что-то сделал?
Потом понял — он ей что-то сделал. Сделает. Свергнет того, взгляд которого она почтительно ловит на лету, затаив дыхание. С кем она не насмешлива.
Может, она правда его дочь, кто там знает. Значит, сестра Ареса.
Старшая… и ненавистная. Расхаживает с прядью, подпрыгивающей на лбу, смотрит с насмешливым прищуром, и даже Зевс ей кланяется, когда на Олимп приезжает попировать. А на него… на него вообще не смотрит.
Только бросает брезгливые взгляды искоса. И оттого все сильнее вскипает кровь, все сильнее хочется — поддеть, ударить, стереть с лица усмешку — не смей на меня смотреть, как на ничтожество! Я добьюсь, я смогу, я…
Что он мог, кроме как сражаться? Сражаться — безнадежно, потому что не хотел ранить ее. Яростно — потому что не умел иначе. Часто — потому что она была особенно прекрасной в моменты боя, с раскрасневшимися щеками, горящими глазами, вздымающейся грудью… и прядь прыгает: по лбу, по щеке, по виску…
— Нет-нет, я не буду с тобой драться… воины не воюют с детьми.
Ты будешь со мной драться, Афина. Посмотри — я воин. Выше тебя на полголовы… почти на голову. Я научился сражаться. Научился даже побеждать, хотя мне казалось — это непосильная наука.
Что еще мне сделать?!
— Убери свой меч. И иди поиграй в песке, а то порежешься.
Ты будешь со мной драться. Ты будешь смотреть на меня иначе.
— Ты сегодня невоздержан на язык, Арес. Нектар ударил в голову? Ах нет, нектар тебе еще рано, мамочка разволнуется, если узнает, что ее сынок пьет что-то, кроме молока.
— Ты слишком мудрая, Афина. Не хочешь ли вернуться в голову к своей мамаше? Говорят, у нее поуменьшилось разума, когда ты покинула ее череп.
Драться. На насмешках. На мечах. На копьях. На взглядах.
Чтобы было хотя бы это.
Однажды он подсмотрел, как она купается. Стащил для этого отцовский шлем (еще одна ссора с отцом, к семнадцати годам он давно уже не считал их). И жадно впивал глазами ручейки воды, льющиеся по ее плечам, и абрис полной груди с нежными сосками, и очертания ягодиц…