После этого стало хуже — потому что она начала приходить по ночам. Прокралась в сны и в них тоже насмехалась: поворачивалась так и этак, дразнила — вот, не достанешь! И, проснувшись, он в яростном упоении представлял, как берет ее… силой, непременно силой, чтобы упиралась и плакала, чтобы с губ стерлась насмешка… Воображал, как срывает с нее одежды, и сжимает грудь, и разворачивает к себе спиной, и она вскрикивает, когда он резко входит, а потом подается к нему и прижимается, и они вместе тонут в ласковом пламени, и их губы шепчут друг другу одинаковые слова…
Наверное, он стонал во снах. Афродита, которая явилась в его комнату однажды, нашептала это. Нашептала, что ей знакомы эти стоны.
Щекотала волосами и шуршала, как волны, из которых вышла:
— Я знаю, чего ты хочешь, о Клименид…
Потом отбросила одеяло и прижалась к его разгоряченному телу, приникла губами к губам. Потом он смотрел на нее снизу вверх — на ее запрокинутое лицо, и упруго подрыгивающую в движении грудь, и полуоткрытые в экстазе губы, шепчущие как он хорош. Смотрел — и пытался представить себе на ее месте ту, другую. Если вообразить, что волосы черные, прикрыть глаза… нет, все равно не то.
Пена, не более. Веселая, говорливая… ждущая будущих милостей, как остальные. Потому и пришла. Не к нему — к его будущему.
К Аресу Олимпийскому, Справедливому и Милосердному.
Он потом пробовал с другими. Были нереиды. Смертные. Была какая-то нимфочка с волосами, пахнущими свежестью и сладостью. Все шептала о том, что он держит копье лучше Афины и сражается лучше — и он не стал возвращаться во второй раз, чтобы не слышать этой чуши.
Афродита приходила часто, липла настырно — он не прогонял, было все равно, да и она своей болтовней скуку разгоняла. Рассказывала сплетни, строила планы, щебетала о том, как живут на Парнасе… Говорила про Элевсин и Кору — о женитьбе Ареса она узнала с недовольством, но потом только дернула плечиком, и Арес невольно прочитал в глазах: «Ничего, вот когда он станет Владыкой Олимпа — увидим, кто будет его спутницей!»
А в последний раз вот заявилась заплаканной. Прохлюпала, что Зевс сватает ее за Гефеста. Это ж надо — за вечно чумазого хромого кузнеца!
— С чего это он? — удивился Арес.
— Пытается задобрить сынка, — изломала губы Киприда. — Тот кует оружие и строит дворцы… А недавно он пытался подобраться к дочери Метиды. Она, конечно, отказала — странно, я-то думала, у нее мудрости хватает только на то, чтобы махать копьем! Ах, вообрази, а он пытался взять ее силой! Ну, конечно, она от него сбежала, отделалась порванным хитоном, а теперь вот Гефест в скорби, и вместо нее ему Зевс предлагает меня!
Какое-то время Арес просто слушал, не понимая. Потом ярость взметнула на ноги. Взвихрился за спиной гиматий, и меч влетел в руку — он сам не помнил, как.
Вскрикнула Афродита — от страха. И от восторга — потому что подумала, что он из-за нее…
Ее вскрик остался за плечами.
Все осталось за плечами, кроме вихря жгучего осознания, что Хромец посмел…
И желания найти.
— Если ты еще посмеешь на нее взглянуть…
Гефест оказался в сражении неожиданно серьезным противником: пропустил несколько ударов, потом взревел дурным голосом, полыхнул обжигающим пламенем, вынул из воздуха молот…
Арес принимал удары, не чувствуя их. Мысли занимало одно: добраться, достать до горла, сделать так, чтобы он никогда больше — никогда больше…
— Бездарно дерешься.
Слова отца — на голову, вместо водопада холодной воды.
Афина может постоять сама за себя.
У тебя завтра обручение.
Она скоро примет обет девственности — ты забыл?!
Ты опять проиграл.
«Свадьбе быть», — сказал на пиру отец.
И свадьба собиралась быть. Неспешно, основательно.
Арес не сопротивлялся. После обручения смотрел на все, словно со стороны — мойры, наверное, так смотрят. Как оно будет?
В груди наливалось, вызревало, выпестовывалось решение.
Говорят, есть особый плод. На крови, на слезах. Мать-Гея его вырастила, а когда и на чьих слезах, на чьей крови — того не говорят. Созревает плод медленно, а если взять в кулак — на сердце похож…
Решение тоже созревало — рядом с сердцем. Толкалось неторопливо — по сравнению с остальными, они-то как раз спешили.
Мать стала куда-то пропадать — по делам свадьбы, что ли? Возвращалась задумчивая, пела над очагом дивные песни — птицы слетались слушать. Отец в делах государственных по уши завяз — за почти месяц ни разу к своему пророчеству не выбрался. Попытаться обучить, или носом натыкать, или хоть поговорить — отцам ведь с сыновьями положено! Прятал взгляд.