Фыркнула презрительно — ну да, как же, поверила.
— А эта история с Корой и Аполлоном. Так и оставишь?
— Так и оставлю. Я люблю другую.
— Надо же. И кого?
— Ты же Мудрая. Попробуй угадать.
— Ах ну, конечно, — и сквозь зубы, с неизмеримым презрением. — Афродита…
Арес усмехнулся. Качнул головой.
— Достойнейшую из достойных. Прекраснейшую из прекрасных. Самую воинственную…
— Неужто Артемида? Тогда ты несчастлив, Арес, — ее обет девственности…
— …и самую мудрую.
Насмешка застряла у Мудрой в горле. Схлынул румянец, и Арес впервые увидел ее испуг. А вслед за тем впервые встретил взгляд — настоящий.
Не как на него-будущего. Как на него самого.
Затрепетали ресницы. Она молчала и смотрела долго. Он не мешал. Смотрел в ответ. Если тоже дочь отца — она, конечно, читает по глазам…
Пусть читает.
— Ты с Гефестом… поэтому? — наконец спросила она тихо.
Он кивнул. Сказал просто:
— Попытается еще взглянуть — еще накостыляю. Я знаю, что ты сражаешься лучше меня. Просто накостыляю.
— Дурак, он же весит, как два тебя, а когда в неистовстве — его разве что отец удержать сможет, а ты на него с мечом…
Осеклась, замолчала. Арес стоял, путая пальцы в черной гриве вороного.
А хотелось — в черных длинных волосах.
— Ты скажи отцу — я никогда против него не выступлю, — нашлись наконец слова. — Хочешь, прямо сейчас поклянусь. Стиксом. Никогда. Плевать на пророчества. Я не буду мешать ему править. Только если он обидит мать… или тебя… тогда буду защищать. Но только — защищать. Против него я никогда не встану, передай ему это. Передай всем — Война нынче в добровольном изгнании. До скончания времен на краю света. Передай всем — и будь счастлива, Мудрая.
Больше он на нее не смотрел. Вывел остальную тройку вороных. Сам запряг квадригу в колесницу. Огладил, любуясь лоснящимися шкурами. Вскочил на колесницу.
И почувствовал, что она стоит за левым плечом.
— А как же надсмотр? — спросила — как прежде насмешливо, но насмешка была другой — мягкой. — Узникам, даже добровольным, нужны надсмотрщики. И Война надежнее всего будет заключена под присмотром Мудрости.
Тогда он повернулся, пораженный — и успел увидеть в глазах осколок прошлого:
«…Мудрая дура, полюбившая сумасбродного мальчишку с Клеймом Кронида!»
И озорную усмешку. И ямочки на прежде строгих щеках.
— Тетка Ата, которая нас часто навещала… она сказала бы — это будет прекрасная игра. Мы даже можем придумать свою историю. О том, как я безмятежно танцевала на лугу, а ты влюбился и похитил… скажем, на колеснице. А потом увез на край света, сделал своей женой…
Тихо засмеялась и толкнула в плечо — ну же, гони, а то соскочу, и ты свое счастье точно не догонишь.
— На мечах подучу — так и знай. Как бы тебе, сын Невидимки, не пожалеть, что связался со мной!
— Не пожалею, дочь Невидимки, не дождешься.
Губы сдержали улыбку, и она вылилась только — в перестук копыт квадриги, в скрип колес колесницы, в клич — вперед, скорее!
Узник торопится в свое драгоценное изгнание, и под колесами стонет недоумевающая Судьба.
И, высвобожденные из высокой прически, весело развеваются на ветру волосы.
СКАЗАНИЕ 6. О ПОХИЩЕНИЯХ НА КОЛЕСНИЦАХ И ПРОСТО ПОХИЩЕНИЯХ
Зачем с бесплодным пылом
В судьбе искать изъян?
Спасибо высшим силам,
Хоть отдых — не обман:
В свой срок сомкнем мы веки,
В свой срок уснем навеки,
В свой срок должны все реки
Излиться в океан.
Будет. Будет. Будет.
Неотступный стук в груди. Будто припев надоевшей песни: пристала — не выкинешь. Слышится в снах — сквозь черную, ледяную воду, в котором вижу его лицо.
Общий для двоих стук ледяной капели в груди — тягучий и вязкий. Летит одна капля: будет. Летит другая: непременно.
И хочется растереть пальцы ладонью, ударить по черной воде, в которую превращается даже вино в кубках. Так, чтобы расшибить губу своему хмуро глядящему из отражений двойнику. У которого всё так неправильно началось.
Хочется спросить: у тебя — тоже будет? Или у тебя — все уже было? Ты знал — что придет именно это и именно так? Ты пытался сбежать от этой — с бесшумным смехом из-за плеч?