Отражение тонет в черной воде — стоит только моргнуть. Будто во мрак вод Стикса погружается.
Прежде, чем я успеваю метнуть последний вопрос: «Ты что — смотришь на меня с жалостью?!»
Будет… будет… будет, — проливается чёрной ледяной капелью ответ.
Есть дни — будто миги. Есть дни-недели и дни-года. Есть дни, которые тянутся веками.
Этот день будет жизнью.
Восходящее солнце позолотило склоны Олимпа — родным золотом. Будто краски царского трона выплеснуло: наслаждайся, Владыка! С этого уступа — узкого, клином вдающегося в небеса — можно хорошо рассмотреть — и облачных овец Нефелы, и неспешно поднимающуюся от дворца Гелиоса колесницу… кони, обленившиеся после сна, бегут медленно.
А вот Эос — приготовила кувшин, на траву брызгать.
Ветер шевелит волосы под царственным венцом, сжимающим виски. Мне не идут венцы, как не идут шлемы, только один так и просится на голову — даже оттуда, где он остался лежать сегодня, из спальни.
Шепчет: хочешь, исчезну?
А я отмахиваюсь, потому что хочу еще посмотреть на утро.
Последний день, в конце-то концов.
Ананка помалкивает из-за плеч, и Мойры не суются с предсказаниями, но от Владыки трудно что-то утаить. Свой собственный конец от Владыки утаить труднее всего.
Мне кажется, я вижу его отсюда. Того — другого, над которым в одно такое утро-жизнь повисло острие «Будет». Сверкнуло льдистым — «Почти».
Наверное, он старался тогда растянуть то свое последнее утро. Смотрел на розоватых от отблесков Эос овец Нефелы, впивал губами ветер, щурился на колесницу Гелиоса… и длил, комкал, вытягивал минуты, будто нити паутины, разматывал, как клубки…
Чем ты начал тот день, отец? Я вот, например, выхожу из дворца. В подвал спускаюсь — высеченный в ребрах Олимпа. Глубокий подвал — Гефест долго орал на своих подручных, пока вырубил, все еще шутили — до Тартара, небось, прокопается.
До Тартара не докопался, но вполне…
Для узников хватит, а тиран, которого свергнут, должен навещать узников.
Поиздеваться на прощание. Уколоть словом презрения. Отобрать надежду, которую, по слухам, титан Япет зачем-то упрятал на дно кувшина — ей, мол, незачем шататься по Золотому Веку…
Точно — незачем. К тиранам она не заглядывает.
К тиранам и узникам, которые таятся за окованными адамантом дверями. Без стражи — зачем стража в таком подвале?
Вот тьме, в ужасе, в томлении и страхе — вот сейчас зайдет злобный тиран, как начнет измываться!
Вот… сейчас…
Вспыхнули факелы по стенам подземелья. Осветили насмешливо поблескивающие по стенам цепи. Фигуру, сидевшую на одинокой лежанке с поджатыми ногами.
Растрепанные золотые волосы.
— Радуйся, муж мой… брат мой, — тихо полетело из темницы навстречу.
День-жизнь начался, как положено начинаться такому дню: с позднего вечера, с визита Мома-Насмешника. И добро бы еще — в одиночку подловил, так ведь наверняка же выжидал, когда гости на пир соберутся. Гостей набралось — титаны, брат Зевс, вожаки кентавров, вожди Золотого Века. Пировали, правда, мужской компанией, так что отсутствие Геры было незаметно, а только…
Вспомнился почему-то тот пир. Пока поднимал заздравные чаши одну за другой — вспомнил сестер, кружащихся в танце, и звонкие здравницы: «Наследник!» Не хмелящее вино.
Оно и сейчас не хмелило — горчило воспоминаниями. Думалось некстати: вот сейчас откроется дверь. Вырастет на пороге фигура безумной Реи. И рванется с губ далекий, полный ненависти отзвук: «Пей ту же чашу!» Роковое, незыблемое пророчество…
— Владыка! К ногам твоим…
Судьба редко дарует одно и то же дважды. Даже проклятия. Ждал изглоданную ветрами Рею в рубище — а тут упитанный Мом в желтом хитоне. Выворачивает губы, бросает опасливые взгляды, стучит себя в грудь: хотел… донести… Ай-ай, невиданное дело.
Думал — опять роковое пророчество услышу. А тут тебе по макушке трижды известной истиной: ты рогат, Владыка. Да-да, как тот самый олень, в которого Артемида охотника превратила. Только Артемида рога охотнику нарастила за то, что ее купание видел, а тебе твоя жена наставила… да вот, непонятно за что. Потому что Владыкам ведь не изменяют. Тем более — так не изменяют.
— Неслыханная подлость! Гнусное вероломство! С морским… сыном нереиды, Ифитом…
О, хоть имя узнал, а то был какой-то безликий кифаред в кудряшках. Ты плохо прятала своего кифареда, Гера. Плохо пряталась сама.
Плохо для тебя, плохо для кифареда… для меня тоже плохо.
Потому что мегарон, где собрались подвыпившие мужчины, начинает гудеть.