Кони сминают копытами чудовищ, как сухую траву. Кони танцуют по полю боя, чувствуя, что в руке колесничего не дрожат поводья. Бронзовый взмах! Я никогда не был копейщиком, но промахнуться сложно, неизвестный мне титан захлебывается ревом, хватаясь за горло. Теперь протянуть руку и взять шестое по счету копье из связки на дне колесницы; если бы они увидели это – они спросили бы: «Да кто ж так воюет?!»
Так воюю я.
Ряды великанов расступаются, пропуская пламя, в лицо пышет жаром; встает на дыбы моя четверка; кони остальных давно обезумели от ужаса. Трехголовая бескрылая тварь стелется по земле, глядя немигающими глазами; откуда у них столько драконов?!
Отчаянное, многоголосое пронзительное ржание смешивается с хохотом в рядах войска титанов, среди моих воинов слышны только ругательства, от ужаса не кричит никто, все давно знают: ты смертник, если идешь в бой за Аидом Безжалостным.
Знают, но почему-то – идут.
– Оставить колесницы!
Твердая земля толкается навстречу, ударяет по ступням. «Аластор! – кричу я так, будто обращаюсь к брату или подчиненному. –Назад! Назад!» Но правый коренник слышит и понимает меня лучше, чем подчиненный или брат, меня обдает воздухом – и колесница без возницы уносится в глубокий тыл.
Возница, оставаясь на земле, выхватывает меч. Возница заставляет себя не жалеть, что у него нет нынче шлема; сегодня я – не Аид-невидимка, шлем у того, кому он нужнее, я же пока просто лавагет, держащий левый фланг.
Просто воин, в перерывах между приказами купающий свой меч в крови неприятеля.
Они выскакивают на меня из неразберихи боя, склеивая рваные отрезки времени в единую цепь.
Титий – старый противник, адамантовая секира описывает светящееся полукружье, скользит у виска, торжествующий хохот: «Ждал встречи!» Ждал встречи, шагнуть влево, предугадав движение лабриссы, поймать опасный миг между двумя вдохами. До новой встречи, Титий, твои подколенные сухожилия будут помнить остроту моего клинка, заточенного Гефестом.
Дракон встает на дыбы, заслоняя небо с болтающейся в нем колесницей Гелиоса – бескрылая тварь с желтым брюхом; свист золотой стрелы – и на один глаз у твари меньше; Аполлон все же вспомнил о своих обязанностях; пламя разбивается о воздух, остановленное моим взглядом: я научился приказывать и драться властью, а не телом. Руку со щитом вперед, заслоняясь от ливня ядовитой желчи от второй головы; меч – не просто оружие, но часть божественной сущности. Божественная сущность втыкается в живот взвизгнувшей твари, поворачивается, выпуская кишки, остальное закончат другие…
Дикий кентавр, два меча в руках, перекошенное сладостью битвы лицо, сладость пропадает, когда он понимает, куда забрался и кто перед ним, но клинок уже вошел в сердце, черная кровь пятнает руки, брызжет на лицо…
Свист дыхания – сквозь зубы. Кажется мне – или меня хотели ударить в спину? Кажется – или мелькнули за спиной железные крылья того, кто никогда не должен вмешиваться?
Клонится сзади обезглавленное тело, просто шагнуть и пропустить, оборачиваться некогда. Они лезут на левый фланг, потому что отсюда не бьют молнии, потому что здесь нет Стикс с ее сыновьями, хотя воины уже давно делали ставки: кого из нас больше боятся…
Получалось, что противник боится титаниды, разящей ужасом, а свои – все-таки меня.
Великан. Титан, из плеча которого торчит две стрелы. Разорванная в отчаянной попытке дотянуться до моей глотки пасть каменного волка.
Кажется, опять что-то случилось со временем. Нет больше обрывков, складывающихся в отдельную цепь, есть мгновения, настойчиво лезущие в глаза, разрозненные, и не скажешь, сколько прошло времени…
Сколько прошло времени, если кровь начинает собираться в ручьи, через которые приходится переступать?
Сколько времени – если стою на трупах?
Если семижды менялись те, кто пытается прикрыть мне спину?
Прикрывайте свои!
– Я бог, идиоты!
– После боя об этом вспомнишь! – это Эпиметей, брат Прометея, упрям как два Зевса и одна Гера, спорить нет времени…
Земля подскакивает под ногами в мелких судорогах. Оскаленные морды, когтистые лапы подземных демонов, вышедших на свет из лавы или из каменных пропастей, – это все почти родное, близкое, кровное. Кажется, я начинаю забывать, как выглядят лица; уродство становится привычным, привычным становится – что стоишь на чем-то живом и бьющемся, еще дышащим и что-то хрипящем о милосердии…
О чем?
Это слово не осмеливается даже проситься в мысли.
Оно нынче чуждо для обеих сторон, как и «благородство» или «правила»: бьют по ногам, подсылая лазутчиков-карликовых демонов; бьют исподтишка в бок или в спину, сыплют в лицо песок, от которого приходится закрываться щитом, у меня ведь даже голова не покрыта…
И нет передышки на то, чтобы подсчитать павших и вынести раненых с поля боя – только не в этой свалке.
Смертные давно свалились с ног, и те из бессмертных, кто был ранен, – успели уйти, залечить свои раны и вернуться в бой, а мы все топчемся на одном месте, несмотря на то, что силы чудовищно неравны, даже с Циклопами, даже с молниями, которые они уже не успевают ковать…
Оглядываться я не имею права: они давят и давят мой несчастный фланг, но Гермес приносит неутешительные вести. Арес рвется в бой, –говорит он, – несмотря на ожоги и раны: неистового держат вчетвером, чтобы не сбежал. Впервые промахнулась Афина. Не хватает ужаса у Стикс – если на нее сейчас развернут часть войск, правый фланг дрогнет…
– Что Посейдон? – не помню, когда был последний глоток воды, слова выходят солеными и царапают горло. Мы с племянником стоим спина к спине, окруженные шестилапыми уродцами с львиными головами. Меч и копье.
Еще одно зыбкое мгновение этой схватки.
– Удерживаем, как можем, а то он остальных опережает. Деметра на нем висит… и как-то не попадает под удары трезубца.
Гера, Гефест – не спрашиваю, Афродита с Фемидой занялись ранеными… когда? Сколько прошло с начала битвы? Сколько – до нынешнего момента? Остальные в бою.
И молнии Зевса не перестают мелькать. Мы вцепились в оставшийся нам клочок земли с иступленным отчаянием: держать! Не отпускать! Вдруг не придется, чтобы – крайнее средство…
– Сатиры и кентавры с ног падают, приходится отводить в тыл на отдых…
Это значит – не будет подмоги.
– Прометей спрашивал – удержишь?
Дернул плечом, мысленно пообещав расквасить другу Гефеста морду за такие вопросы. При первой же встрече. Меч нервно дрогнул в руке, рассекая очередного демона пополам.
Что держать?! Позиции, усеянные телами стонущих раненых?
Гермес не стал дожидаться ответа – в небесах мелькнули крылышки сандалий.
А музы поют. В бою, орудуя мечами. Они собрали что-то вроде хора из нимф, дриад, ореад и нереид, и теперь над рычанием, звоном оружия, свистом дротиков и звуками разрываемой плоти несется мелодия, сплетенная из тысяч голосов. Когда успели спеться? Слова не доходят, тонут в плотной толще боя, но мелодия стрелой застревает внутри – не вытащишь. Веселенькая такая, под которую – венки плести и танцевать, хотя я-то никогда не понимал ни того, ни другого…
Вспоминаются лица.
Опадает боевой оскал, который словно налип на мое собственное (в последние миги подземные твари просто разбегались, увидев меня. С криками: «Да ну его в Тартар, это Аид!»).
Вывихнутое от частых взмахов левое запястье напоминает о себе болью (оно, оказывается, еще и разрезано чьим-то клинком) – и я перекидываю меч в правую руку.
А в небесах ведет свой бой Гелиос, удерживая колесницу, не давая Нюкте-ночи набросить на небо темное покрывало, благодатное для чудовищ и демонов (и для меня). Эос-заря и Селена-луна – обе здесь же на своих колесницах, сбрасывают на землю тех драконов, что осмеливаются сунуться в небо – чтобы никто не задел белые крылья Победы…
Крылья малышки Ники трепещут устало и, кажется, вот-вот подломятся.