Позже, на пиру, Гелиос бросит, смеясь: «Да у меня за эти девять дней руки онемели – вожжи держать!»
И удивится разноголосым удивленным воплям: «Девять дней?!» – «Сколько?!»
Мне казалось – это длилось девять лет.
Или, может, девять мигов…
К девятому дню мы оказались на Олимпе в осаде.
* * *
Циклопы валились с ног. О воздух в кузнице – смесь жара, гари и пота – можно было сломать меч.
– Гхр, – поприветствовал Стероп от мехов. Арг с грузным выдохом опустил молот еще раз – и новая молния отправилась в кучу недавно выкованных. Лежали небрежно на полу и выедали глаза блеском.
Я швырнул в угол четвертый искалеченный клинок и передал Бронту изрубленный щит – гранатовых зерен на нем не было видно из-за потеков крови. Бронт зацокал языком, закатил единственный глаз.
– Гефест, – зарокотал недовольно. – Учиться еще…
– Ффффх? – с любопытством выдохнули меха.
– Лезут на штурм, – ответил я. – Пока безуспешно.
Арг надсадно хыкнул, опуская молот на очередную заготовку для молнии.
– Дела, – сказал он. – Того… а шанс-то есть?
– Разве что взгромоздят Пелион на Оссу.
Одноглазые кузнецы развеселились и пуще залязгали молотами.
– Молний-то надо, – говорил Бронт, ворочая клещами очередное оружие для Зевса. – Молниями… с высоты… эх, хорошо!
Я промокнул лоб запыленным хламисом и вышел из красного полумрака.
Я не сказал одного: у нас тоже не было шанса.
Гелиос наконец уступил Нюкте, но Луна светила ярко, и одна за другой вырывались из-за стен дворца молнии, озаряя все вокруг. Зевс держался стойко, оттягивая уже неизбежное, давно принятое решение – а может, просто давая нам передышку перед тем, что будет…
Будет. Будет?
Сердце не ответило – устало за время отступления, которое мы прикрывали втроем: молния, трезубец и колесница. Сердцу было пусто, несмотря на то что вокруг была долгожданная тьма. Сердце замерло, потому что знало: отдыха больше не будет.
Выдернуть меч из груды оружия, подхватить щит – и на стены, где выбивается из сил Посейдон, где Афина, Арес и Прометей скидывают раз за разом вниз жадные черные рати штурмующих, где…
– Они громоздят Оссу на Пелион!!!
Ты что, подслушивала меня, Ананка? А потом шепнула это кому-то из отцовского войска?!
Неужели ты решила быть для нас – такой?
Две горы закачались – одна на другой, под одобрительный рев титанов и великанов, поднявших эту тяжесть. Крепость, воздвигшаяся в опасной близости от нашей – и по склонам новоявленной горы снизу вверх уже ползет плесенью Кроново войско. Заполняет собой трещины, стелется по хребтам, скалясь в нашу сторону, только вот что-то медленно продвигается…
Посейдон – голова перемотана легкомысленным куском зеленого с золотом пеплоса – замер рядом, стискивая трезубец.
– Чего они ждут-то? – выплюнул негромко.
Не ждут. Опасаются.
– Молний, – шепнул я.
А под покрывалом Нюкты царила странная тишь, и молний не было. Они лежали грудой в кузнице Циклопов. Они лежали там, откуда еще час назад ими разил наступавших младший сын Крона.
Они лежали, вместо того, чтобы озарять небо – и бархат измученной долгим ожиданием ночи разбавлялся только светом луны да звезд…
Черная громоздкая масса – наша Ананка – ползла на нас безмолвно и недоумевая. Конечности двигались вяло, словно уже осознавая истину, пришедшую к нам.
Они ползли, чтобы покончить с нами, а мы за стенами готовили потрепанные войска. К наступательному бою.
Всем все было ясно.
Тишину нарушил только наивный вопрос Афродиты:
– А он там с этой Кампе… справится?
И горький смех в ответ, будто смеялась сама гора Олимп, а может, стены нашей временной крепости.
Ближе. Скрежещут камни, качаются во мраке две горы – одна на другой, каменное крошево пачкает облака.
Ближе. Видны огненные отсветы, перебегающие по чешуйчатым спинам. Заросшие грубой шерстью лица. Оскалы – то ли торжествующие, то ли неуверенные.
Ближе. Во рту – словно раскаленная медь, вся моя сущность медленно перетекает в меч, которому не суждено опуститься в ножны еще очень долго.
Ближе. Наконец-то очнулось сердце – бухнуло лениво и мерно в груди, отозвалось стоном в висках, вибрацией – под ногами, далеким гулом – из глубин…
Ближе…
Земля раскололась внезапно и страшно – с визгом разрываемых недр, с сотрясением от мощи, которая прорывалась из них. Косматая туча – нет, две! три! – вырвались на свободу из плена, из пропасти. Рев Гекантохейров заставил посыпаться осаждавших вспять, мы открыли ворота – и шагнули в новый бой, в воздух, напоенный необузданной мощью.
Они теснили нас девять дней – чтобы загнать на Олимп.
Мы отбросили их к Офрису за сутки.
Это был не бой – иступленная, сумасшедшая гонка. Войско титанов дрогнуло сразу, как появились Сторукие, рвануло на перегруппировку, надеясь отступить, перестроиться… куда! Поздно.
Это – крайнее средство. Это – край… край.
Вкатывали на гору камень. С мукой, пыхтя и обливаясь потом. А проклятый валун возьми да и вывернись из рук – подтолкнула его Ананка-Судьба, покатился вспять, увлекая за собой камешки помельче, прорезая со свистом воздух – вниз, к подножию, вниз!
К Офрису! Через то, что осталось от плодородной Фессалии – через сожженную, пропитанную кровью и потом скалистую пустошь, через пересохшие русла рек, выводки драконов, чудовищные цветы, выросшие на крови и трупах. Аэды после поперхнутся несокрушимостью истины: нельзя добраться от Олимпа до Офриса за сутки, нельзя за ночь и день пересечь то, что было Фессалией… И тогда аэды прибегнут к испытанному средству.
«То, что за гранью для смертных – легко для бессмертных, – сложат они. И будет вздыхать кифара: – К Офрису вихрем неслись солнцеликие боги. Теми путями, что следуют ветры и громы…»
Будет лгать кифара – не стыдясь своей лжи.
Мы сами были ветрами и громами. Нет – единым вихрем, поднятым Гекатонхейрами, мы не оборачивались на упавших союзников и отставших смертных, мы…
Время, напуганное, бежало, прикрывая уши, чтобы не слышать нашей поступи. Время вздрогнуло, увидев Сторуких, увидев нас, спустившихся с осажденного Олимпа – и понеслось, стараясь укрыться за пазухой господина, но – поздно!
Мы шли быстрее времени.
Миги являются полусном, полуявью: было? не было? лжет ли мне память?
Зевс стоит на воздухе вровень с плечами Гекатонхейров, и молнии хлыстами ложатся вокруг него.
Малышка Ника с упрямо поджатыми губами прыгает со скалы – и распахивает крылья над нашим войском. Недетские, широкие крылья.
Гудит, раскаляясь, бронза меча – превращает его в алую полосу.
Огонь кровавыми каплями течет с неба…
– А-а-а-а! – ревет битва единым голосом, топча то, что было Фессалией. – К Офрису!
Сливаются воедино столетия боев и перемирий, каждый день, каждая ночь – обвиваются друг вокруг друга, ложатся между двумя войсками, подставляясь под удар, и вот – выковалось главное:
– К Офрису!
Протягиваются к небу триста бешено вращающихся рук. Уран жмурится, испуганный – не дотянулись бы до него те, кого он заточил в Тартар! – но рукам нет до него дела, руки щедро сеют, горстями расплескивают вокруг себя силу… силу, которая захлестывает, подавляет мысли – бездумная, яростная мощь, и в ее вспышке тает, растворяется сначала тело, потом рассудок… команды? Распоряжения? Стратегия? Где?!
Мы просто идем побеждать – поднявшейся выше неба волной славы, в едином кличе.
– К Офрису!
Нет предводителей, и лавагетов, и солдат, есть только единая воля; нет мыслей – волна захлестнула с головой; нет боя – они не решаются встретиться с нами в бою, мы просто идем… мы идем…
Когда мы очнулись, впереди возвышался Офрис, а в небесах бешено плясала колесница Гелиоса, и под ноги нам падали обгоревшие птицы.
И перед нами был резерв Крона – элита, отборные войска из титанов и тварей подземного мира, которых пестовали специально к этой битве…
Волна хлынула навстречу войне. Сила – к силе.
Протянулись руки первенцов Земли к недрам матери – к скалам. Взлетело крошево, взвизгнули камни – складки на теле Геи – и взвились в небо легче бабочек.