– Разве что у него случится грандиозная отрыжка, – собственный голос казался неверным, треснувшим.
– Нет. Но ведь он рано или поздно придет.
«Кто?»
«Тот, который освободит нас и победит отца. Брат».
Я не заметил, когда мы перешли с ней на разговор взглядами. Пламя в ее горсти вызывающе разгоняло тьму, делая ее вокруг огонька однородной – черной.
«И ты готова жить здесь, чтобы ждать?»
«Для чего же ты тогда здесь живешь?»
«Разве жить обязательно нужно для чего-то? Можно ведь – потому что просто нет другого выхода».
«Но тогда это очень унылая жизнь. Разве не так? Когда уже ничего не ждешь».
На это у меня не нашлось ответа. Может, он был и отыскался бы, додумайся я пошарить во тьме вокруг себя как следует – но я не стал. К тому же, недалеко захрустели мелкие камушки под когтями Гелло, и Гестия поднялась. Глаза ее улыбались.
«Приду еще, брат. Ждать лучше вместе».
Ждать…чего?
– Ау-у-у, Аид-невидимка! Помнишь меня? А я у тебя – за плечами!
Ананка! Обернулся, да куда там. Скала у меня за плечами, к которой я прислонился. А этой уже нет. Может, она теперь у Геры за плечами. Или у Гестии. Она ведь ко всем успевает…
У всех за плечами. И у Крона, Повелителя Времени, тоже. Строит потешные гримасы за спиной того, кто попытался от нее убежать.
Тьма вокруг медленно вызревала смыслом: однажды у Крона родится сын, который сможет…
***
Сперва грохнулось. Потом заржало. Здоровый звук такой, радостный, тьма аж взорвалась: в жизни такого не слышала, потому что даже если она и со смыслом – что в ней смешного?
– Шишку набил, – ломающийся басок. – Ну, квиты, батя!
Мы стояли безмолвной группой: впереди – я и случившийся во тьме Танат, позади – Деметра и Гестия, совсем позади – Гера. Мы ждали.
Проклятия и шум раздавались сверху уже давно, что-то грохотало и поминалось отродье Эреба – голос был батюшки.
Гестия светилась ярче огня в своих ладонях. Она была уверена, что нас прямо сейчас будут спасать.
А этот поднялся, покатываясь со смеху, тряхнул гривой темных волос и с любопытством закрутил головой.
– Темнотища! – сказал восхищенно. – Прям Эреб вокруг. А я-то думал, тут кишки всякие будут.
Покряхтел, подумал и подытожил:
– Сожрал, значит.
От новоприбывшего веяло нездоровой, необузданной силой и нездоровой же полнотой жизни. Был он широкоплеч, прикрывался какой-то пятнистой шкурой, и щеки у него, казалось, брызнут соком румянца.
Еще он был подозрительно взрослым для младенца, которого только что употребил отец.
– Посейдон, – выпалил он, рассмотрев нас при свете огонька Гестии. – А я старому дурню зуб высадил, пока он меня лопал… во.
Гордо показал осколок здоровенного клыка, который намертво сжимал в кулаке.
Нахмурился и перевел взгляд с меня на Таната.
– А который из вас Климен? Мать говорила, у меня тут брат. Один, – с очень большим подозрением и нагнув голову как молодой бычок.
– Климена здесь нет. Из Кронидов здесь я. Аид.
Просверлил лицо карими глазами – взгляд цепкий, не подходящий к добродушной физиономии. Плечами пожал.
– Аид, так Аид. Радуйся… в общем. Э, а как у вас тут с едой? О, девчонки!
И рванул знакомиться с женской частью отцовской темницы. Мы с Танатом переглянулись и вцепились в новоприбывшего с двух сторон.
– Вы чего? – возмутился Посейдон. – Я ж только так… представиться!
Врать у него получалось плохо. Интерес, с которым он косился то на фигуру Деметры, то на фигуру Геры, так и кричал, что – не просто представиться и только посмотреть, а хорошо бы еще и пощупать…
– Стоять, к-кому сказано!
– А ты кто такой, чтобы мне приказывать, а?
– Кто я такой?!
– Ты-ты, который не Климен! Думаешь, такой весь из себя тут главный? А если я…
Танат зашелестел крыльями – вышло похоже на шумный вздох.
Пропал.
В тот же миг Деметра ухватила сестер за руки и силком поволокла к костерку, приговаривая:
–А ну-ка пошли, милочки, пошли… А эти здесь сами разберутся. Все-все выяснят…
Деликатно отступил во тьму Гелло – угадывая, что ему тут делать точно нечего.
А мы разобрались. Долго разбирались, не то что с Танатом. Но ведь – родственная кровь, так что и выяснять надо было больше.
– Сволочь, вот ты кто, – сделал после этого вывод Посейдон. С хрустом вправил выбитую о мою челюсть фалангу пальца. – Почти как отец. Я к тебе со всем сердцем, а ты… во, глаз мне подбил.
– Шаг в сторону сестер сделаешь – вообще без глаз останешься, – слова выговаривались гнусаво и через одно. На месте носа набухал какой-то переспелый фрукт.
– Жадина, – буркнул брат, осматривая исцарапанное плечо. – Чем еще себя занимать-то?
– Пошел ты… к Крону!!
Он повернулся здоровым глазом и прищурился, чтобы рассмотреть меня в темноте. Смотрел не со злостью – с веселым недоумением: что это за стукнутый злится, если кулаками уже помахали? И хорошо ведь помахали!
Потом засопел и вдруг надулся.
– Ну и пойду, – поднялся со скалы, на которой сидел, и, капая ихором, убрел во мрак здешних лабиринтов. Еще сколько-то мигов-лет лабиринты молчали и хранили прежнее тонкое, полное шорохов и отзвуков безмолвие.
Потом из самой глубины донеслась разнузданная песня о прелестях нимф, и прыснула за спиной Судьба.
Безмолвие кончилось.
Стены всхлипывали, темнота липла к лицу жалобно, мельтешила оттенками – мол, сделай же ты что-нибудь, невидимка!
Скучала без тишины. Все пыталась нашептать, что верный порядок тут какой? Правильно: тьма и безвременье, безвременье и тьма. Еще тишина и пустота. А вы что творите?!
Вот если тишина – то и молчи, – мотал я головой, отгоняя мельтешащие оттенки. Что я-то сделаю?
Пять деточек Крона в одной темнице, откуда тут быть тишине!
Да и Посейдон – не Гера: в лужу головой не воткнешь, не докажешь, что тут молчание ценится. То есть, я пытался, конечно, только в лужу мы грохнулись вдвоем, и челюсть потом болела зверски.
А этот только заржал.
Вылез из лужи – слизкий, вонючий, но все равно румяный – отфыркался и загоготал, разорвав тишину в клочья.
– А я уж было скучать стал, – выдохнул наконец. – А ты, брат… ничего парень… с тобой не скучно! Ну, бывай.
И поскакал обратно в лабиринты – чудовищ распугивать. Отец, видно, был зол за свой выломанный зуб: глотал всех подряд, десятками, и я не выпускал из руки очередной источенный временем меч, и Танат почти все время был неподалеку, и мы тоже были виноваты перед здешними лабиринтами: мы в клочья распарывали тишину звоном клинков на поединках.
Дети Крона, рассыпавшись по чертогам времени, принесли с собой частицу своего прадеда – предвечного Хаоса. С явлением Посейдона это выплыло наружу.
Меньшой с улюлюканьем гонялся за чудовищами по всем лабиринтам, не убил ни одного, но доводил до такого ужаса приставучестью и взрывами радостного ржания, что приканчивать их не составляло труда – чуть ли не сами ползли, с мольбой в глазах… Сколько-то раз брата довели до гнева – оказалось, это еще хуже, от дикого рева («Уроды!! Прибью!!!») здешние лабиринты отошли нескоро, и стены потом долго вздрагивали и холодели от каждого звука.
Внимали дышащие вечностью стены. Возмущались кучи хламья, которые громоздились вдоль стен. Мы, мол, сюда умирать попали, – возмущались. А эти – живые…
Время настороженно крутило носом – прислушивалось. Вон звон клинков – опять, значит, Танат прибыл. Конец, значит, очередному Кронову посланцу. И Аид носится: ох, этот невидимка, когда уже угомонится?! А там еще – шипящий, свистящий клубок – это Гелло…
– Ге-е-е-естия-а-а-а! – бичом нахлестывает тишину надменный голосок Геры. – Я палец прищеми-и-и-ила-а!
Визжит Деметра: опять на какую-то тварь наткнулась в своих поисках то ли еды, то ли одежды.
– Аид, ты будешь помогать, или нет?! – орет невидимая Гера.